Числу к десятому января я почувствовал, что мое кабульское житье подзатянулось, и стал готовиться к поездке на Саланг.
На южных подступах к перевалу намечалась крупная армейская операция. О ней шушукались в городе. Официальных заявлений не было, но разговоры и в штабе, и в посольстве, и на журналистских виллах, и в дуканах крутились вокруг этой темы.
Призрак предстоящих боевых действий витал в колком прозрачном воздухе, постепенно обретая плоть в виде штабной нервозности, приготовлений к возможным контрмерам повстанцев — терактам и диверсиям в Кабуле.
На транспортнике Ан-12 ночным рейсом я добрался до Баграма и, выпросив там БТР, покатил на север. Мин можно было не бояться: мерзлую землю не так-то просто нашпиговать взрывчаткой.
Проскочив баграмский перекресток, где прошлой весной погиб известинский фотокорреспондент Саша Секретарев, мы подбавили скорости.
Дорога круто виляла на поворотах, извивалась меж скал, взлетала и падала.
Напротив меня в транспортере сидел прапорщик с мраморным лицом и серыми губами. Тело его ритмично подергивалось. Похоже, он слушал никем, кроме него, не слышимую музыку и про себя танцевал. Танец начинался в глазах, захватывал губы и волной шел вниз. Плечи вытанцовывали рок-н-ролл, правый указательный палец с маслянистым колечком — видать, парню частенько приходилось стрелять из АКМ — выщелкивал быстрый ритм. Во взгляде была отрешенность, словно на рок-концерте в «Олимпийском».
— Прапорщик! — сказал я.
Он не отозвался.
— Прапорщик, слышь меня? — крикнул я.
Он сконцентрировал на мне свой блуждающий взгляд, лишь когда я крепко потряс его за плечо.
— Те чё? — спросил он, не шевеля серыми губами.
— Нормально себя чувствуешь?
— Я себя вообще не чувствую, а ты меня нервируешь. На, послушай пару минут — и отзынь!
Он вытащил крохотные наушники из-под шлемофона и дал мне. Шнур от них вел в карман бушлата, где грелся дешевенький «уокмэн».
Я надел наушники и перенесся на «Концерт в Китае» Жан-Мишеля Жарра. Пару минут я плавал в волнах электронной музыки. Нажав на кнопку «Стоп», я вновь услышал рев БТРа — этот «тяжелый рок» войны.
— В Кабуле купил? — спросил я.
— Военный трофей, — загадочно улыбнулся он.
Парень служил в Афганистане по второму заходу. Он почему-то счел нужным мне об этом сообщить.
Я спросил:
— Тебе одного раза показалось мало?
Он ответил:
— Понимаешь, старче, обрыдло мне все в Союзе. Иной раз случались приступы почти плотской любви-тоски по этой Богом, но не мной забытой земле. Ночью мне регулярно снился Афганистан, утром я смеялся, днем скулил, а вечером надирался до чертиков. Помню, как-то на очередной вечеринке дамочка средних лет ко мне подсела и сказала: «Расскажите про войну». Я спросил: «Что вас, мамаша, интересует?» — «Ну, — ответила она, — например, приходилось ли вам убивать людей? Что вы при этом чувствовали?» Я психанул, сорвался, заорал на нее: «Вы понимаете, что вы меня спрашиваете?! Нет, вы понимаете, о чем вы только что меня спросили?! Нельзя об этом вот так, как вы, спрашивать! Понимаете, нельзя-я!» Утром я проснулся с уже готовым решением ехать сюда опять. Ночью той снились московские православные церкви, но с исламской символикой — месяцами на куполах… Гони обратно мои наушники!
Оставшуюся дорогу он ехал, плотно сжав зубы. Его лицо луной белело в мглистых внутренностях брони.
Темнота растворялась в сверкающем горном воздухе. День становился ночью. Кровоточащее солнце медленно сползало за горизонт, где-то там, у себя в берлоге, отлеживалось, зализывало полученные накануне раны. Но к утру опять выглядывало и, с опаской озираясь по сторонам, отчаянно шло к зениту. Словно на жертву. И так каждый день.
Солнцу тоже досталось на этой войне. В него стреляли от нечего делать солдаты. Его проклинали, когда оно светило противнику в спину, а тебе — в глаза и слепота не позволяла вести прицельный огонь. На его восход молились мусульмане и наши летчики — когда по ним стреляли из ПЗРК[2] самонаводящимися на тепловой источник зенитными ракетами: если везло, ракеты уходили на солнце.
…Я как-то подсчитал, что половину всего времени, проведенного в Афганистане, затратил на дорогу, добираясь из одной точки в другую. Дорога эта иногда тянулась по воздуху, часто проходила сквозь просверленные скалы, бежала по земле. Она бывала скучной и страшной, дневной и ночной, покрытой льдами и песками, асфальтом и кровью. Десятки людей составили мне компанию за время перелетов и переездов, которым я давно потерял счет. Многих помню. Иных позабыл.