Служанка принесла на подносе чай, кофе и чашечки, беззвучно поставила его на журнальный стол. Фатима налила отцу чай. Я хотел было взять кофейник, но Фатима отстранила мою руку.
— Позвольте лучше мне, хорошо? — Она улыбнулась.
— Так что мы начали борьбу еще до вторжения советских войск, — закончил свою мысль Гейлани.
Аромат свежезаваренного зеленого чая, переплетаясь с запахом крепкого кофе, заполнил комнату.
— Если вы занимаетесь Афганистаном, — заметил Гейлани, — вам следует переключаться на чай.
— Но поскольку мы сейчас в Англии, то кофе допустим. Как вы относитесь к бывшему королю Афганистана?
— Мы были очень довольны его правлением. Особенно последним периодом, который вошел в историю под названием "десяти лет демократии". Именно тогда была создана демократическая конституция и прошли выборы в парламент. Страна развивалась в направлении полноценной демократии. При короле начался законодательный процесс, нацеленный на создание многопартийной системы в Афганистане. Но, как я уже говорил, произошел переворот Дауда. Вы знаете, я убежден в том, что это был первый шаг на пути, который в конечном итоге привел к перевороту Тараки и военному вторжению. Очень грустно, что Афганистан постигла такая участь. К демократии всем следовало относиться очень бережно.
— Кого конкретно вы вините в трагедии, которая девять лет подряд убивала Афганистан? — Я глазами попросил Фатиму подлить мне еще кофе.
Гейлани задумался, сделал большой глоток чаю. Сказал, чуть вскинув дуги бровей, с легкой дрожью в голосе:
— Мы не столь наивны и злопамятны, чтобы винить советский народ. Ведь вы и понятия не имели о готовящемся решении послать войска в мою страну. Но люди у власти совершили страшную ошибку, приведшую к великой трагедии… Поймите, когда мы позволили нашим офицерам ехать в Советский Союз и учиться у вас в военных академиях, это означало, что мы доверяли вашему правительству. Но Советский Союз предал наше доверие. И мы до сих пор страдаем от того предательства, пожиная его горькие плоды.
Гейлани поставил чашку на стол и, чуть сжав губы, долго смотрел в нее. Казалось, он пытался подавить в себе чувства, вызванные к жизни нашим разговором.
Советский солдат, — сказал он после паузы, оставил о себе скверную память в Афганистане. Ведь наибольшие потери были среди мирного населения. Вы, жалея войска, уклонялись от прямых столкновений на поле боя, но потом расправлялись с крестьянами в кишлаках… Сегодня мне не стыдно благодарить американцев за оказанную нам военную и денежную помощь. Мы были вынуждены принять ее, чтобы защищаться от современной армии. Но пусть все помнят: если кто-то попытается установить свой контроль над Афганистаном, мы будем сражаться с ним, как сражались с вами. Вы хотите курить? Пожалуйста. Не возражаю.
— Фатима, — спросил я, — а вы?
— Конечно, почему нет, — отозвалась она.
Я спросил:
— Матери советских солдат, попавших в плен, уже много лет ждут своих сыновей. Сколько им еще ждать?
— Проблема в том, что большинство пленных моджахед-динов уже расстреляны. — Гейлани опять помолчал. — Если вы скажете, как вернуть им жизнь, я, быть может, смогу ответить на ваш вопрос. Давайте подождем и поглядим, как пойдут дела в Афганистане. Могу вам гарантировать, что вашим солдатам будет сохранена жизнь. Никто сегодня не хочет вымещать на них злобу… Вы должны понять, что произошло страшное надругательство над моей страной. Выросло целое поколение людей, которые ничего, кроме войны, не знают и не видели. Они умеют только воевать. Вспомните знаменитые афганские ковры, которыми славилась моя страна. Еще десять лет назад люди вышивали на них пирамиды и верблюдов. Но сегодня — лишь танки, боевые самолеты и бомбардировщики. Вот что произошло с моей страной! Как много образованных людей — истинных носителей афганской культуры — погибло или покинуло пределы родины. Уехавших надо возвращать, но куда? В полуразрушенную страну? Необходимо отстроить Афганистан, и мы надеемся на помощь. В том числе и вашу. Придется заново приучать людей к миру, к смыслу демократии. А это труд на десятилетия.
Гейлани говорил самозабвенно, глядя поверх меня и Фатимы. Неожиданно он опять перешел на английский.
— Не могу понять, — спросил он сам себя вслух, — и возвращаюсь к этому вопросу опять и опять: как могла великая держава поверить посулам и заверениям нескольких людей? Как она могла пойти у них на поводу, предварительно не взвесив все "за" и "против"? Ведь политика строится не на обещаниях, а на реальной информации. Вон гляньте-ка на него…