— Вам кого? — спросил дневальный, подняв на меня воспаленные глаза.
— Кого-нибудь из офицеров, — ответил я.
— Комбат Ушаков вон там, за дверью, — дневальный пошевелил над огнем промерзшими пальцами.
В этот момент распахнулась дверь, и я увидел человека средних лет — рычагастого, тощего, с измученным лицом. От всей его громадной, чуть сутулой фигуры, от впалых щек, ранних морщин, от глаз с желтоватыми белками веяло многомесячной хронической усталостью.
— У-у-у-ушаков, — заикаясь, сказал он.
Я назвался и сказал, что ищу место для ночлега.
— Милости п-п-прошу. — Он слегка посторонился и дал мне пройти в комнату.
— Так вы тот самый знаменитый Ушаков? — спросил я, усаживаясь на скрипучую койку.
— Знаменитый-незнаменитый, н-но Ушаков, — ответил он и присел на противоположную койку. — А вы тот самый журналист, который опозорил десантников?
— В каком смысле? — не понял я.
— В п-прямом. — Он подбросил несколько лучинок в "буржуйку", шипевшую рядом. — Ведь это вы описали засадные действия, в которых участвовали джелалабадские десантники, обутые не в горные ботинки, как полагается, а в кроссовки.
Я сразу же вспомнил разгневанное письмо одного майора из Рухи, полученное мною год назад в Москве. Когда я вскрыл конверт, оттуда пахнуло гарью, порохом, войной.
— Ваше письмо было самым злым из всей почты, которую я получил после публикации повести про Афганистан. Тогда вы были еще майором. Поздравляю с очередной звездочкой. Честно говоря, я не очень понял вашу критику. Ведь кроссовки, пакистанские спальники, "духовские" фляги — все это было правдой.
— Я вам вот что скажу. — Ушаков ударил ладонью по табурету. — У нормального командира солдаты одеты по Уставу, а вы показали банду расхлебаев, нацепивших на себя все трофейное барахло Ведь это же стыд и с-срам!
— Конечно, стыд и срам, — ответил я.
— Но вы этим срамом в-в-вострргались! — Ушаков разволновался и никак не мог прикурить сигарету.
— Вам померещилось, — сказал я и подумал: "Ну и влип же я. Теперь придется всю ночь выслушивать нравоучения".
Ушаков взял со стола гребень, расчесал рыжие усы, а затем по-гусарски подкрутил их кончики. Эта процедура чуть успокоила его.
— В армии и так полно разного дерьма. — Он выпустил изо рта струйку дыма. — И н-нечего его пропагандировать… Ладно, не берите в голову. Это я так. Кто старое п-помянет…
Он глубоко затянулся, а когда выдохнул, я не увидел дыма.
— Есть хотите? П-проголодались небось с дороги. Сейчас сварганим что-нибудь. — Он встал, хрустнул суставами затекших ног и скрылся за дверью.
…Батальон Ушакова прибыл из Рухи на Саланг в сентябре 88-го. Он входил в состав полка, который потом стал известен как "рухинский". Полк был одним из самых боевых в Афганистане. На его долю выпало немало тяжелейших сражений и еще больше обстрелов. Передислокация на Саланг, где в последние месяцы было относительно спокойно, казалась мотострелкам лирическим отступлением после Рухи. Местечко это имело славу самой гиблой и опасной точки в стране. Даже полет туда и обратно воспринимался иными штабистами как геройство. Ушаков вместе с однополчанами провоевал там два года.
Прибыв на южные подступы к перевалу, батальон занял пять застав вдоль дороги Кабул — Саланг и выставил три выносных поста в горах. Сам Ушаков расположился на пятьдесят третьей, где стояла минометная батарея двадцатичетырехлетнего страшего лейтенанта Юры Климова.
Так что с сентября 88-го оба комбата жили вместе. Ушаковскому батальону была определена зона ответственности в двадцать километров — вплоть до 42-й заставы, которую занимали десантники-востротинцы[17].
— Я и сам люто есть х-хочу, — сказал выросший в дверном проеме Ушаков. В его правой руке шипела сковородка, брызгаясь во все стороны обжигающим свиным жиром. — Харчи под завязку войны у нас маленько оскудели. Потребляем остатки запасов: т-тушенка, консервированная картошка, репчатый лук, рис да сгущенка. Но главное, — солдат сыт и обут. Недавно "духи" подарили б-барана. Наш повар-узбек мастерски разделал его. Так что иногда мы и попировать горазды. Накладывайте себе побольше. Это ужин. Сегодня нам больше ничего не светит.
Ушаков прикрыл глаза, вдохнул сизый пар, поднимавшийся от сковороды, улыбнулся и отвалил мне в миску царскую порцию.