Возникнув как черт из табакерки, неожиданно он занял в его жизни все свободное от тренировок и спортивных соревнований время. Подвижный как ртуть, он жил так вкусно, что ему невольно завидовали: на широкую ногу, делая долги и не задумываясь о завтрашнем дне.
Его лицо было настолько порочно, что невольно притягивало к себе: вечно мокрые губы сластолюбца складывались в сердечко, подозрительно смахивающее на кошачий анус, выдавая любителя запретных удовольствий; сладкие глаза Иуды, в которых вспыхивал сладострастный огонь при виде женских ягодиц, сигнализировали о его непотребстве мыслей; бургундский нос дополнял образ интригана и пьяницы, – хотелось узнать эту незаурядную личность поближе.
Интриллигатор не скупился на лесть в адрес Азамата.
– У вас, кавказцев, есть харизма, сила; вы цельные в отличие от нас, русских. Нас всех сломали – Сталин и Отечественная война сломали. А вас это не коснулось. Ты, Азамат, герой, настоящий герой. Только этого никто не ценит, а я ценю, парень. У тебя великое будущее. Только это надо доказать… нет, нет, не мне, – я верю, – а другим. Завали для начала какого-нибудь негодяя, например Колосова, о котором я тебе говорил, и народ к тебе потянется. Тебе надо начать быть героем, а для героев закон – это они сами, а не уголовный кодекс. Люди должны тебя бояться, тогда они начнут тебя уважать и признавать твою силу, а иначе нельзя. Теперь все только и делают, что живут по понятиям. А понятия кто устанавливает?.. Молчишь, а я тебе скажу – тот, кто сильный! Вот ты сильный?.. А раз да, то ты эти понятия должен устанавливать, а не кто-нибудь другой! И тогда все у нас с тобой будет прелестно. Все будет прелестно.
Интриллигатор любую свою фразу норовил закончить словом «прелестно», а ненависть к своему компаньону, которого уговаривал убить, объяснял фразой историка Ключевского: «Есть люди, которые становятся скотами, как только с ними начинаешь общаться как с людьми».
– Моя ошибка, Азамат, – оправдывался он, – что я не могу с людьми иначе. Я мягкий, жесткости во мне нет. Вот из-за этого и страдаю. А ты можешь, я вижу, ты человек-кремень, у тебя воля есть. Сила!
Азамату льстили его слова, но он не очень-то ему верил, прекрасно понимая, что тот хочет его использовать как орудие смерти, избавившись от своего кредитора, чтобы не платить тому по своим долгам. Но Интриллигатор сулил полмиллиона рублей, а для него это были огромные деньги, да и соблазн попробовать себя в «настоящем» деле был настолько велик, что он не устоял и согласился. Но прежде всего он хотел доказать самому себе, что он не трус, а то, что случилось с ним в Дагестане, это просто недоразумение: просто тогда он был к этому еще не готов.
«Избавить общество от одного мерзавца – это не преступление. Если я могу остановить плохого человека и убрать его с пути хорошего человека, то это правильно. Просто ни у кого не хватает смелости это сделать, а я смогу. И никто меня за это не осудит, – успокаивал он сам себя, представляя, как он это сделает, – Я пропущу его вперед и выстрелю ему в спину. Он даже не узнает, что его убили. И это правильно. Очень человечно. Именно так, главное не промахнуться».
Когда Азамат известил Интриллигатора о своем согласии, тот сообщил ему домашний адрес жертвы и выдал аванс в 40 тысяч рублей. Это было настолько буднично, что даже разочаровывало. Оставалось достать оружие, но и с этим проблем не возникло: он просто одолжил пистолет у своего земляка-милиционера, отдавшего ему на неделю свой табельный Макаров. Интриллигатор снабдил его фотографиями компаньона и информацией о его распорядке дня.
Подождав возле подъезда, где жил Колосов, он как бы случайно столкнулся с ним у входной двери и, приоткрыв ее, жестом предложил войти, на что тот, приподняв правой рукой шляпу и полупоклонившись, снисходительно процедил «Благодарю» и решительно шагнул во внутрь. Следом за ним проскользнул Азамат и выстрелил в него трижды.
Когда Колосов упал, он подбежал к телу и еще дважды выстрелил в голову, плохо понимая, что делает, а после, спрятав пистолет в карман куртки, вышел на улицу и, глубоко вдохнув морозный воздух, энергично зашагал прочь, напевая себе под нос, как ни в чем не бывало: «Крутится, вертится шар голубой, крутится, вертится над головой».
Вернувшись домой, он не находил себе места: напряжение переполняло, какое-то дьявольское веселье будоражило, словно он, как в детстве, напроказничал и радовался, что у него все сошло с рук, – никакого раскаяния или жалости к убитому он не испытывал. Чтобы хоть как-то расслабиться, он долго отжимался от пола и качал пресс, пока вместе с потом не пришла усталость и апатия. Он так и уснул на полу, лежа на спине и раскинув руки в стороны.