И вот этот бред Шаманов внезапно утвердил. А еще за ним слава ходила самого жестокого усмирителя Чечни. Просто второй Ермолов. А вот надо же! Более того, по предложению самого командующего ВДВ в текст еще добавили:
«Генерал–полковник Генрих Гот! После одиннадцати утра мы будем вынуждены сбрасывать на город продовольствие и медикаменты для мирных жителей. Я бы на вашем месте забрал бы все для своих солдат. Но я не на вашем месте. И я надеюсь, что вы благороднее меня!»
Да, кстати… В немецком как и в русском. Вы и вы. Sie und sie. Такие одинаковые по звучанию, но разные по смыслу.
И вот эту хрень мы слушали, валяясь на травке около здания аэропорта и допивая трофейное бухло. А между сообщениями пела несравненная и ледяная Марлен Дитрих. А Фил ей подпевал, размахивая бутылкой:
Если я в болоте от поноса не умру.
Если русский снайпер мне не сделает дыру.
Если я сам не сдамся в плен!
То я приду, Лили Марлен!
Моя Лили Марлен!
Ну и сморило нас слегка под жарким июньско–октябрьским солнцем. Совсем чуть–чуть. Буквально на пару часиков. Аж до самого вечера. Проснулся я от ласкового пинка.
— Слушаю, товарищ капитан, — невнятно пробормотал я Марлену и надвинул кепи на лоб, закрывая глаза от бьющего в глаза солнца.
— Подъем, бойцы печатного фронта! — и ласково пнул меня еще раз.
— Марлен, ну ты охренел совсем? — возмутился я.
— Тут какое–то офицерье новое приехало. И суета началась. Идем смотреть — что за дела творятся?
Проклиная все на свете мы, пошатываясь, поперлись в здание. М-да… Там действительно творилось непонятное. В зал ожидания загнали солдат всех родов войск. Тут были и летчики, и десантура, и махра, и откуда–то взявшиеся вэвэшники, инженеры военные, еще не пойми кто… Ну и три журналиста. А как же без нас–то! Бойцы занимали каждый квадратный сантиметр пространства — они сидели на полу, на уцелевших креслах, на лестницах, высовывались из разбитых окон касс. На одной из стен был натянут огромный экран, непонятно откуда взявшийся. Я глянул наверх. В импровизированной ВИП ложе, на балконе второго этажа, рассаживались штабисты во главе с самим Шамановым.
— Это еще что за партийное собрание? — удивился я. Но ответить мне никто не успел. Под белый экран вышел какой–то невысокий улыбчивый майор со смутно знакомым лицом. Прическа у него была ни разу невоенная. Да и форма на нем сидела… Но держался он уверенно.
— Товарищи солдаты и офицеры… Минуточку внимания… Товарищи! Я прошу вас! Товарищи!
Но перекричать многоголосую толпу ему никак не удавалось. В этот момент сверху раздался рык Шаманова:
— Если какая б… еще раз пернет своей пустоголовой жопой, лично в унитаз спущу!
Вот это я называю — искусство управления массами. Заткнулись сразу все, сразу и даже мы.
— Товарищи! Меня зовут Игорь Угольников. Простите. Майор главного политуправления Угольников. Мы вам привезли фильм, который должен был выйти в прокат только в ноябре месяце этого года. Но вот так получилось, что…
Блин! Точно! Угольников! Его физиономия довольного мартовского кота так контрастировала с камуфляжем, что узнать его было очень трудно. Мозг просто отказывался воспринимать бывшего шоумена в военной форме. Вот и не узнавал. Да еще из ГлавПура. Стоп! У нас что, уже политическое управление в армии ввели? Нормальный ход! Этак до ресталинизации доживем! И это не может не радовать. Хотя, Медведу до Виссарионыча, как мне до Медведа, но как только ангелы не шутят…
Пока я думал, майор Угольников закончил речь.
И на экране пошли титры.
У каждого человека в жизни бывают дни, которые запоминаются навсегда. Иногда это счастливые дни, иногда трагические. Иногда вот такие, простые.
Да, изображение было не таким четким, как в кинотеатрах — солнце все еще отсвечивало своими зайчиками по экрану. И звук порой хрипел. И не было холодного пива и попкорна. Но это странное ощущение…
Грохот боев на экране дополняла канонада с передовой. Запах оружейного масла от рук, стиравших скромные слезы… Тихий мат бойцов, сжимавших свои автоматы… Окно. Окно в сорок первый год. В год, в котором мы все сейчас и, кажется, навсегда.
Когда–нибудь я пересмотрю этот фильм. В уютной домашней обстановке. Но такого дня в моей жизни больше никогда не будет.
На последних кадрах картины бойцы вдруг начали подниматься. Один за другим. Подниматься и снимать кепи, каски, фуражки…
А когда после фильма вышел на сцену сам Угольников вместе с нашим командующим, солдаты взорвали аэропорт аплодисментами и криками «Ура!» Орали минут пять. Хорошо, что не догадались пальбу устроить. А очень хотелось.