Снова бросив взгляд на поле, я увидел, что БМП круто развернулся, скребя гусеницами по асфальту, и соскочил с шоссе, резко клюнув носом, съезжая с крутой насыпи. Машина помчалась по полю, не сбавляя скорость, и продолжая вести огонь. Но теперь в игру, помимо пушки и пулемета, включились еще и гусеницы. БМП шла прихотливым зигзагом метрах в ста перед линией нашей траншеи, то и дело наезжая на залегших фрицев, и продолжая строчить из пулемета по тем, кто, не выдержав, пытался метнуться в сторону.
Однако здесь переменчивое военное счастье все же изменило дерзкому экипажу. Сразу несколько разрывов встало буквально впритирку с БМП, было видно, как от нее полетели в стороны какие–то обломки, и машину повело в сторону, закрутило, и она, наконец, встала посреди поля.
— Ну, все! Сейчас накроют… — пронеслось у меня в голове. Мне было видно, как из верхнего люка вывалился и перекатился по броне на землю человек в темном комбинезоне, а затем распахнулись двери десантного отделения и из них вывалился еще один. Я полоснул длинной, почти неприцельной очередью по тем немцам, которые были в моем секторе обстрела, чтобы помешать им отстреляться по ребятам. У покинутой машины встало еще несколько разрывов, заставив ребят ничком броситься на землю, и БМП густо задымила. Мехвод и стрелок перебежками стали сдвигаться к нашим позициям, но, не добежав шагов двадцати, мехвод (наверное, в комбинезон одет был именно он), споткнулся и завалился на бок. Стрелок кувырком переместился к нему, и попытался тащить его волоком, что у него не слишком–то получалось.
— Прикрой! — заполошно заорал я, поворачивая голову к Тюрину, затем встал в рост, выпустил еще одну длинную очередь в сторону залегших немцев, присел, воткнул в автомат последний снаряженный магазин из подсумка, и одним махом перевалил через бруствер, не успев даже удивиться собственной прыти.
По–пластунски, но с бешеной энергией перебирая руками и ногами, я двинулся к экипажу БМП. Подполз, короткая очередь по фрицам, и мы вдвоем со стрелком, стиснув зубы, поволокли мехвода к траншее. Остановка, передышка, еще одна короткая очередь по фрицам — на этот раз стрелок поддержал меня из Стечкина («не попадет, так хоть чуток пугнет» — подумал я) — и снова тащим тяжелое обмякшее тело мехвода к спасительным окопам.
И тут я почувствовал, что по спине как ломом звезданули!
— Мать его…! — завернул я, шипя сквозь зубы. Но… руки–ноги двигаются, боль жгучая, но не смертельная. Надо ползти, а там видно будет, насколько сильно меня угостили. Кривясь и кусая губы, я вскинул автомат и отсек еще пару патронов по некстати для себя приподнявшемуся немецкому зольдату. Попал — не попал, хрен его знает, ибо все плыло перед глазами (а у меня и так зрение не ахти), но несколько секунд на последний рывок я выиграл.
Когда три наших тушки — две заполошно дышащих, а одна глухо, едва слышно среди звуков боя стонущая — перевалились обратно в траншею, пулемет Тюрина продолжал выстукивать свою смертельную дробь. Спасибо ему, поскольку он качественно прижимал гансов к земле и редко кто из них мог спокойно выцеливать нас на поле.
«О–о–о!» — жгучая боль, после того, как схлынул азарт игры в прятки со смертью, и я осознал, насколько близко я был на этот раз от свидания с косой, вышибла из меня остатки воли и самообладания. Но ничего еще не кончилось. Я немного отстраненно фиксировал, как стрелок–башнер, даже не посмотрев, в каком состоянии его товарищ мехвод, подхватил со дна траншеи автомат одного из убитых пулеметчиков и пристроился неподалеку от Тюрина, сразу начав огрызаться короткими, но частыми очередями.
«Гранатой — огонь!» — заорал Тюрин. Значит, фрицы совсем рядом. Наши в окопе стали швырять гранаты, впереди загрохотало. Я сам, немного тормозя, потянулся к гранатному подсумку, но вдруг перед моими глазами мелькнула до боли знакомая по кинофильмам фрицевская граната с длинной деревянной ручкой, и мое тело среагировало само — каким–то невероятным вывертом крутанув автомат, я, как ракеткой, врезал прикладом по этой летящей ко мне гадине, готовой нашпиговать меня осколками. Боль в спине ожгла так, что я смог издать только сипение враз пересохшим горлом и рухнул на дно окопа. Бах! Бах! — рвануло что–то неподалеку от меня, и на спину мне малость сыпануло песочком. Видно, часть брошенных гранат все же влетела в траншею…
Сознание, впрочем, оставалось еще со мной, хотя я воспринимал все вокруг, как будто меня обложили ватой, сунули в густой туман, да еще и залили чем–то глаза… Грохот близких разрывов. То ли ручные гранаты, то ли фрицы напоролись на противопехотные мины… Затем где–то вдалеке, в стороне города, резко усилилась стрельба. Грохотали башенные пулеметы КПВТ, рычали автоматические пушки, долбили какие–то гораздо более солидные системы, и все это на фоне сплошного дробного перестука автоматов. Почти над самой головой гулко задолбил КПВТ. Я лежал, как–то отстраненно вслушиваясь в какофонию боя, которая, то уплывала куда–то за пределы восприятия, то вновь накатывала на меня.