Нельзя спроектировать и предусмотреть, какие насекомые умрут и в каких количествах на этом квадратном метре за неделю, какие здесь будут разбиты бутылки, семечки каких овощей упадут под скамейку, какие узоры оставит на почве разнообразная обувь аборигенов и гостей.
Строго говоря, меня тогда не волновали, да и сейчас не очень волнуют обобщения, которые буквально прут из фразы насчет невозможности предусмотреть и спроектировать: сразу ломится всякая социалка, связанная с, хотя бы, имущественными отношениями. Тем более, что материалом зрению были по большей части пространства не запертые, отверстые стихиям: улицы и дворы.
Мне важен был сам феномен сиюминутного сиюквадратносантиметрового богатства: очень много форм и композиционных решений в каждом "взгляде", если считать взглядом не акт смотрения, а количество охватываемого этим актом пространства и вещества.
Сложно предположить, что Пашу заботят те же проблемы, но, во всяком случае, только он находится в схожей с тогдашней моей социально-биологически-пространственной позиции.
Тысячеглазая слепая стена тебе напоминает
мечту желтой лестницы к небесам, к сожалению
подвешенной высоко над землей на кране.
Это вторая порция твоего подстрочника.
На проволочных трапециях, болтается в небесах...
Только глаза за стены ссыпались, как чешуя...
Это какие-то мои наметки для несостоявшегося перевода.
Вернемся в кабинет окулиста, за который я неосторожно принял магазин оптика.
Вопрос: ты услышала, что никто не хочет спонсировать журнал для слепых, или, как и указано в твоем стишке, ты прочла об этом в журнале для зрячих?
Если прочла, то уместно было сделать это в приемной окулиста.
Редакция специально раскладывает номер с такой информацией по приемным окулистов: дескать, читайте, пока зрячи, журнал для зрячих, а то как станете слепыми, так и не сможете читать журнал для слепых.
Кабинет врача - закрытое место, от внешнего мира всячески запахнутое. Дорог каждый фрагмент пространства, приходится всматриваться пристально и сильно.
Если долго смотреть на пустую белую стену, на ней начнут выступать письмена. Это особая окулистика. Обычно тебе просто предлагают таблицу, на которой начертаны знаки разной величины. Здесь ты должна смотреть в стену с такой силой, чтобы она сама начала выделять знаки. А потом ты их прочтешь. Тогда у тебя - хорошее зрение.
Но твои знаки заодно тоже являются зрением: усилием вглядывания ты вызвала на себя ответный взгляд. Так пизда выделяет смазку. Хорошо, что ответный жест не зеркален (ответный взгляд слеп, но это не значит, что ты слепа; все в порядке, но на всякий случай всегда приходится помнить, что слепой своей слепоты в зеркале не застигнет).
Нормально, если лестницы обрываются в небесах, если никуда не ведут. Для меня нормально: я могу полюбоваться красотой высокой мандулы, но важнее для меня то, из чего вертикали растут: цвет асфальта, ямки в земле, куда девочки зарывают секретики (золотинка от конфеты под стеклышком, что-нибудь такое). Мне неинтересна жизнь стен здания на высоте больше трех метров. Я равнодушен к насекомым, которые делают норки на стометровой высоте: мне все это несоразмерно, я тут ни при чем.
В археологический кружок Дворца пионеров я пошел, прочитав книжку барнаульского писателя Льва Квина про юных археологов, но, наверное, и здесь сыграла свою роль моя осанка. Я слишком привык смотреть вниз. Иногда мне кажется, что я разгребаю взглядом поверхность, как дворник листья метлой. Вот вчера я шел по Нижней Масловке, а там кусок асфальта, буквально извееренный следами шин: здесь разворачиваются какие-то тяжелые машины. Зрение просвистывало, хватая бледный след и отдирая его от асфальта, как полоску ткани, как пластырь от тела, а потом второй, третий, и направления следов всякий раз менялись: нет, речь не о том, что так можно проникнуть в слои, речь о том, что перед глазами происходил вот такой свистящий промельк.
И потом: как мы видим эту лестницу? В следующей строфе выяснится, что здесь не обошлось без объятий Морфея, но пока ведь не произнесено ни слова о сне. Мартина, где ты увидела эту лестницу?
Посреди белоснежной стены оттаял кружочек, как дыханием в заледенелом окне?
И ты увидела, что на горизонте восходит лестница, желтая лестница, дрейфующая между небом и землей, как желтая подводная лодка планирует между дном океана и поверхностью воды?
Нет, потом ты замечаешь, что лестницу держит в клюве кран.
Кран - не та ли самая пустая оправа, черная закорючка на бескрайнем фоне? Во всяком случае, загинающаяся дужка очков вполне похожа на такой кран.
Лестница - теперь уже сувенирная, шизофренически мелкая лестница привязана к дужке пустых очков, и по этой лестнице лезет какой-то гном (о гномах я еще вспомню), пусть это будешь ты, Мартина.
Ты спешишь, ты карабкаешься в спасительную очковую глазницу, ветер раскачивает лестницу, с твоей ноги сваливается босоножка, ты замираешь, притискиваешься к этой лестнице, ты хватаешься за очко руками, подтягиваешься.
Ты считаешь, что спасена, ибо ждешь найти по ту сторону очка чей-то глаз, чье-то теплое зрение, но там ведь нет ничего, ты сама об этом написала целое стихотворение, и, перевалившись через пластмассовый или металлический ободок, ты валишься вниз, летишь в стремительную бездну.
Я как-то прыгнул с третьего этажа, сломал позвоночник и с тех пор боюсь высоты. Впрочем, я и раньше боялся высоты, только не так сильно. Ну, неважно. Дело в том, что, когда я падал с балкона, тело мое как-то крутилось вокруг оси и земля приближалась, словно в американском кино, картинка завинчивалась винтом в одну точку - точку удара.
Это немножко похоже на вчерашнее расшвыривание шинных следов, только тут расшвыривались еще менее фиксированные вещи - мои виражи, проекции отклонений моего тела от прямого падения на приуготовленный мне квадратный метр.
То, что я любил и люблю, меня не подвело: результат хоть и именовался переломом позвоночника, но был, наверное, самым щадящим из возможных переломов. Я пару-тройку месяцев провел в больнице, потом меня запаковали в гипс, но все равно - все, по существу, обошлось. Может быть, мне это еще и отольется, но пока что в связи с этим переломом я не пошел в армию. Пока у меня еще есть основания считать поверхность земли своей союзницей.
Поверхность вбирает в себя вещи и отпускает назад. Руины засасываются землей долго, но за несколько столетий она своего добивается. Археологи снова выщепыривают их на поверхность. Понятие самой поверхности утолщается, мы уже не удивляемся словосочетаниям типа "в глубине поверхности". На Манежной площади в Москве вырыли что-то археологическое, выпростали на поверхность: будет маленький музейчик с находками среди ресторанов и бутиков, но сам он - в несколькоэтажной толще, которая и не над землей, и не под. Ну, это опять ладно.
Скорее я вспомню тот фонтан в своем дворе, который уходил в землю. Можно поступить еще проще: наступить на пивную пробку, она уйдет в почву, а потом ковырнуть в том же месте каблуком, и пробка опять обнажится.
Утолщенная поверхность, кстати, называется культурным слоем: так археологи именуют тот шмат земли, в котором происходили когда-либо акты выкапывания-закапывания. Ниже - так называемый материк, нетронутая почва, где не найдешь ни пробки, ни руин.
Но из поверхности может выступать не только результат нашей предшествующей активности. Тысячеглазая слепота, вылезшая из твоей стены, хотя и сконструирована тобою по понятиям, описывающим культурный слой (ты знаешь, что такое очки), все равно может быть порождением самости этой стены.
Подорога где-то описывает, ссылаясь на Ремизова, эффект испредметности: когда ты внимательно смотришь на вещь, а она навстречу тебе выступает из себя, как бы входя в твое зрение. Своим испредметным вещь втирается в зрение, как мазь в кожу.
Это не был концептуальный абзац, это я прощупываю ниточки, которые можно оборвать.
Из Набокова есть ниточка: явление хрустального яйца. Кажется, оно было ярко-рубиновым. Прототипическое дите заворачивало яйцо в простыню (тут ясно, что в белую) и мусолило ткань. И по мере того, как ткань намокала, яйцо постепенно выносило сквозь нее нарастающее сияние.
Можно оборвать ниточку из Кальпиди: взгляд у него "словно дышит. На вдох он забирает предмет. Выдох в пространство срыгнет трехмерно оплавленный лом". Так у нас несколькими абзацами выше дышала почва.