Журнал отказов имеется, местный гидрометцентр дал мне данные минимальной ночной и максимальной дневной температуры, и я построил кривые месяца за три, из которых стала видна связь отказов и температуры. Зазор между рельсами при понижении температуры увеличивается, жесткость шпал и почвы при охлаждении увеличивается, толчки становятся сильнее. Кривая количества отказов повторяет по форме кривую температуры и отстает от нее на сутки — время промерзания верхнего слоя земли.
17. Авария в метро
Любая авария в метро — катастрофа. Поезда не могут объехать друг друга, а уж о роли метро в жизни города говорить горожанам не надо. Поэтому, в частности, раньше не пускали пьяных в метро, а уговаривали ехать их наземным транспортом. Или везли наземным транспортом в вытрезвитель.
Авария в системе электроснабжения метро. Приезжаю, начинаю искать, в чём дело. Нахожу, что пробой в КРУ (комплектные распределительные устройства) от изолятора на корпус. Там, где собственно пробой, всё выгорело, но рядом видно, что от верхних колпачков изоляторов к фланцу тянутся какие-то «дорожки», которых быть не должно, щит должен быть — хоть в метро и влажно — по крайней мере, чистый, а уж изоляторы подавно. Выясняем, что дорожки не совсем изолирующие. Оказалось следующее. Изоляторы крепятся к щиту чугунными обоймами с отверстиями для болтов, это «земля», а токоведущие шины крепятся к чугунным колпачкам на изоляторах. В обоймах и колпачках изоляторы фарфоровые укреплены (армированы) специальной пастой на основе цемента, а она понемножку начала взаимодействовать с влагой, что-то выделять, и это что-то поползло вниз по изолятору к заземленному фланцу. Пробой и авария. Раньше эта паста была на основе свинцового порошка, и всё было нормально, но кто-то решил «усовершенствовать», то есть удешевить конструкцию.
18. Мы еще не имели приборов
Мы получили задание сделать маленький двигатель постоянного тока 1,5 В, диаметр конца вала 1 мм, и согласно заданию он «не должен совершенно шуметь».
Сделали, проверка шумности производилась следующим способом. Четыре работника со слухом, определенным в поликлинике, как нормальный, ставились спиной вплотную к маленькому столику, на котором лежал двигатель.
Лаборантом, которого никто из четырех на видел, двигатель включался и выключался в произвольные промежутки времени с отметкой в журнале, скажем, 1 — включен, 2 — включен, 3 — выключен и так далее. Номер операции объявлялся «слухачам», которые на записочке отмечали: 1 — да (то есть слышу шум), 2 — нет (не слышу) и так далее, после 10 операций сравнивались записи, и если они совпадали на 90 % с записью в журнале, двигатель считался годным.
А нижеследующая история произошла, когда мы уже знали, какие минимальные децибелы можно получить у двигателя, и лаборатории заводов и институтов были оснащены приборами фирмы «Брюль и Кьерк».
Поступает ко мне письмо на имя Министра электропромышленности, подписанное Министром машиностроения для легкой и пищевой промышленности (кажется, Паршиным), с просьбой изготовить двигатель с данными 250 кВт, 1500 об/мин, который давал бы на расстоянии 1 м не более 30 дБ. Письмо прошло по канцелярии мимо нашего министра Дмитрия Васильевича Ефремова.
Мы уже знали, как делать, и делали малошумные машины. Например, пакет железа статора собирали на бакелитовом клею и запекали в сжатом состоянии. Чтобы уменьшить аэродинамический шум, использовали лопатки вентилятора специальной формы и уменьшали скорость воздушных потоков (следствие — увеличение габаритов машины). Применяли для вала стали с большим внутренним трением — многомарганцовистую, вроде «гатфильда». Использовали определенное соотношение пазов статора и ротора и их форму, подшипники скольжения, да и многое другое, однако 30 дБ для 250 кВт, 1500 об/мин?! Требования абсолютно нереальные.
Я написал своему заместителю несколько «не министерскую» резолюцию: «Пошлите их к черту»! Заместитель подготовил ответ, конечно, более вежливый, и я его подписал, так как руководство не любило подписывать отказы, а я не любил, чтобы за мной что-то висело.
Как-то раз заместитель мне говорит, что прибегал референт — помощник Дмитрия Васильевича, схватил письмо Паршина и сказал, что Ефремов ждет. Хорошо. Беру копию ответа и захожу к Дмитрию Васильевичу. У него на столе лежит письмо Паршина. Даю мой ответ. Он прочел и по «вертушке» звонит Паршину. «Ты не прав, мы на обращения отвечаем, вот его номер и дата, вероятно, твоя канцелярия направила ответ прямо тем, кто готовил запрос; поручи им связаться у нас с Ашкинази, тут кое в чем надо разобраться».