Кто же они были — эти "чужие"? С молдаванами, буковинцами и прибалтами дело обстояло проще: они стали советскими, и на них распространялись все действующие и уже хорошо отработанные приемы "ликвидации как класса". По спешно приготовленным спискам в одни сутки, а то и в одну ночь, забирали и грузили в машины буржуазию, чиновников из правительственного аппарата, наиболее видных деятелей партий, известных журналистов и адвокатов. Всех — вместе с семьями. Конечно, попадали в эти списки и мелкие торговцы, и дантисты, и даже курьеры какого-нибудь карликового министерства. В конце концов, активно участвовавшие в составлении списков местные доброхоты тоже были людьми со всеми человеческими, слабостями, и они не могли устоять от соблазна редкой возможности свести счеты с тем, с кем счеты так хотелось свести…
И вот людей, имеющих право взять с собой только то, что можно было физически унести, грузили в машины или вагоны и отправляли на распределительный пункт. Там мужчин отделяли от большинства женщин, детей и стариков. Эти угонялись в ссылку: в Сибирь, Казахстан и другие обширные регионы, которыми бог нашу страну не обделил. А мужчины шли в лагерь. Постановления "тройки" с такими же литерами, как и у нас (СОЭ, КРА, КРД, ПШ и пр.), и сроками в пять, восемь или десять лет вписывались в формуляр там же, на распредпункте, и если эта адская канцелярия не успевала, то приходили следом в лагерь. Иногда, по ошибке, постановления засылались не туда, а то и вовсе пропадали, что не мешало, однако, "чужим" пребывать в лагере. Ибо резонно говорили старые и опытные лагерники: был бы человек, а бумага всегда найдется…
Удивителен все же был этот феномен "советскости"! Все "присоединенные" — от прибалтов до буковинцев и бессарабцев — принимали то, что с ними случилось, как нечто закономерное, неизбежное — так принимают хроническую, неизлечимую, с неумолимым прогнозом болезнь. Через какое-то время они становились обычными зеками. Мы их видели множество — от персов и индийцев до тасманийца — даже такой попался… И лишь в одном случае мне пришлось столкнуться и со странным чувством следить за поведением не отдельного "чужого" зека, а целой популяции, как сказали бы биологи. Это случилось, когда в наш Устьвымлаг плотным потоком влились поляки.
Естественно, что произошло это в 1939 году. Вернее, осенью 1939 года. К этому времени по кровавому сговору Сталина и Гитлера был произведен четвертый раздел Польши; Молотов уже объявил о полной ликвидации Польши как государства, существующего совершенно незаконно, ибо поляки не могут-де иметь своей государственности. Оставалось только распорядиться народом, веками раздираемым разбойничьими государствами, с которыми Польша имела несчастье соседствовать.
Как распорядились немцы — мы теперь хорошо знаем, и не это составляет тему моего рассказа. К нам в лагеря попали разные категории бывших граждан бывшей Польши. В основном среди них преобладали евреи. Когда на карте была проведена граница, отмеченная лихой подписью Сталина и скромной — Риббентропа, людям, бежавшим от фашистского нашествия на Восток, предложили выбор: возвращаться назад, в немецкое "Польское генерал-губернаторство", или же двигаться дальше, в необъятную глубь Советской России. И нашлись люди, для которых брошенные дома, предприятия, все старое и обжитое перевесило страх перед немцами. Они им запомнились по первой мировой войне пруссаками в остроконечных касках. Конечно, завоеватели, но люди как люди… Ведь тогда им еще не было известно о решении Гитлера покончить с "еврейским вопросом". И они возвращались в свою Польшу, в родные города и дома, чтобы через два-три года уйти в газовые камеры Освенцима, других фабрик массового убийства.
А спаслись от этой страшной участи те, кто неуверенно, с опаской, но решил остаться в чужой и страшной стране, к тому же поддерживающей фашистскую Германию. И хотя я вспоминаю ужасы, через которые прошли эти люди, я все же отчетливо сознаю: спаслись они только потому, что попали к нам.
Кто же они были, те, превратившиеся в "контингент" для лагеря? Попали туда далеко не все. Очень многие были отправлены в глубь страны, стали бухгалтерами, рабочими, техниками и даже колхозниками. Они стали советскими гражданами, получили продовольственные карточки и каким-то образом пережили войну, послевоенную сумятицу, восстановление Польши — пусть еще не очень суверенной, но все же страны, куда можно было вернуться.
А другие попали в лагеря. Можно только предполагать, чем руководствовались люди из "органов", которым пришлось воевать только с безоружными и беззащитными людьми. Ну, с одной категорией все было ясно: политические деятели, остатки польской родовой аристократии. Их посылали в лагерь только за фамилии — громкие, знакомые нам по историческим романам Сенкевича.