– Помогать… – Проклятье, как же это на его языке? – Помогать я, чтобы я помогать ты!
Вместо ожидаемого львиного рыка из-под ведра вырвалось сдавленное:
– Что?
– Жить хотеть? Помогать нести!
Наконец до господина с ведром на голове дошло, что его вот уже несколько минут бесполезной тушей волочат по земле. Красивый кинжал в какой-то момент выпал из задрожавшей ладони, а ужасный нарастающий гомон из непонятных царапающих землю звуков, кажется, вот-вот их настигнет.
Здоровой ногой человек начал толкать себя вперёд, чем немного помог делу. Онемевшими пальцами Муса цеплялся за матерчатую рубашку незнакомца и упирался ноющими ступнями в землю. Так, общими усилиями они кое-как добрались до маленькой ложбинки в каменном боку одного из Близнецов и без всякой лишней гордости припали к ней, как дети к материнской груди. Наступила тишина, которую нарушало только их сбивчивое дыхание. Или не только.
Цок. Цок-цок-цок. Цок. Совсем рядом. Никогда Муса не слышал этот звук так близко. Всё его тело била дрожь, холодные капельки пота стекали по седым вискам. Перед глазами всё плыло, как если бы он смотрел в отражение на водной глади. Вот сейчас. Да, точно. Сейчас он непременно умрёт. Цок-цок-цок. Ещё ближе. Цок. Это было как будто у самого его уха. Затем тишину прорезал отвратительный скрежет. И всё, наконец, стихло.
Когда Муса всё-таки отважился открыть глаза, всё уже прошло. Ни страха, ни дрожи. Он не знал, сколько они просидели в этом маленьком укрытии.
– Что… что это было?
Новый знакомец Мусы сорвал с себя ведро. Покрасневшие от шока глаза, окаймлённые сверху густыми рыжими бровями, а снизу впалыми косыми морщинами, были сплошь покрыты вздувшимися капиллярами. Муса не сомневался, что его глаза сейчас выглядят также. Повезло ещё, что ни одна из розовых жилок не лопнула от напряжения.
– Думаю, – он вспомнил вдруг, как на этом наречии надо говорить о себе самом, – лучше не знать.
Старик посмотрел на свои штаны. Сухо. Что же, и на том спасибо.
На то, чтобы забраться вверх по ущелью до относительно сухого и тёплого убежища Мусы, потребовался не один час. Несмотря на многочисленные уговоры, Хельмут, а именно так звали этого рыжеволосого господина, наотрез отказался снимать свои тяжёлые железки. Они, мол, фамильная ценность, и он, мол, скорее себя сбросит с этого обрыва, чем их. Муса не спорил. А то ведь, кто знает? Вдруг перед тем, как сбросить себя, он решит сбросить незадачливого старика?
Замурован в эти свои «доспекхи» господин «лыцарь» был знатно. Муса потерял счёт количеству разнообразных узелков, которые тому пришлось расплетать. Пыхтя и охая от боли, Хельмут по частям снимал свой причудливый костюм. Муса тем временем занялся разведением огня, готовкой. Съестного у него было немного: три полоски вяленого мяса, три горсточки дикого риса, да всякие разные травки.
Муса осмотрел ногу гостя. Всё было не так скверно, как казалось на первый взгляд. Хотя без трости господин лыцарь сможет ходить ещё не скоро. Они поели. Полоски лыцарь съел мигом, а вот от риса сначала воротил нос. Впрочем, в итоге съел всё до последнего зёрнышка. На душе у Мусы было тоскливо. И так каждый раз после встречи с «Этим». Как будто частичка души умирает, иначе и не скажешь. Для Хельмута, однако, встреча прошла гораздо тяжелее: он сидел почти без движения, лишь изредка подрагивали кончики пальцев.
Они долго наблюдали за тем, как дотлевают последние угольки.
– Скоро стемнеет? – Хельмут ошарашенно глядел в туманную пустоту, которая начиналась сразу за выходом из пещеры.
– Не знаю, – ответил Муса с лёгкой хрипотцой. – Ни разу не видел, чтобы день менялся с ночью. – Память к языку медленно возвращалась.
Они немного помолчали.
– Как же… как же ты понимаешь, какой сейчас час?
Глупый вопрос. Особенно учитывая нынешние обстоятельства. Муса понял, что лыцарь так и не отошёл от шока.
– Никак, – ответил он и, свернувшись калачиком, повернулся к Хельмуту спиной.
Вскоре он услышал, как лыцарь что-то смиренно бурчит себе под нос. Молится. Да, они все здесь молятся по первой. Тут Муса провалился в тёмное небытие. Во снах ему виделись давно забытые лица, имена и истории. Сон его не был спокойным.
Следующие несколько дней прошли угрюмо и молчаливо. Муса выходил из пещеры, как только просыпался, возвращался лишь на ночлег. Разговаривали они мало: у утомлённого повседневными обязанностями старика не было на это ни сил, ни особого желания. Хельмут и сам почти ничего не говорил. Взгляд его подолгу задерживался на исписанной чёрточками стене, на Мусе, на огне. Муса догадывался, что Хельмут был человеком бесстрашным, не то что он сам, а потому и последствия от встречи с «Этим» для него были куда серьёзнее. Муса видел людей, для которых подобное потрясение становилось фатальным. Они так и не оправились, и ничего нельзя было для них сделать. Разве только…