Заросший щетиной и закутанный в козьи шкуры беглец вышел ему навстречу из добротно сделанной хижины, во дворе которой паслись козы и бегали чумазые дети.
— Сэмелэ, — раскрывая объятия, возопил беглец. — Зай гезунд, Сэмелэ, как дела, как здоровье, дети как?
— Каин! — радостно заорал в ответ спецагент. — Каин, а где же Авель, брат твой?
КУСЧУЙ НЕПОМА
Разбежаться и прыгнуть
Рассказ
Хорек пошутил, назвав их засаженными, потому что сидят они в самой что ни на есть настоящей засаде. Правда, понять только не могут, кого или что стерегут. Как ни глупо это может показаться. Но вдруг исчезла одна величина, значимая величина. И чтобы узнать, что с ней произошло, они будут рыть землю. Точнее, ими будут рыть землю.
Третий час трое торчали в одной из комнат коммуналки, расположенной на последнем этаже дома по Пятой линии Васильевского острова.
Старший из них (и по взрасту, и по положению) — Геннадий — устало оглядел своих напарников. Те молча сидели вдоль стены, глядя на стоящий перед ними шкаф. Геннадий посмотрел на Женеву.
«Черт поймет эту девку, — подумал он. — Наговорила ерунды какой-то. Не в себе, точно. К доктору бы ее, или по мордам. Что вернее. Пацан-то, может, и деру дал. Поди, как в анекдоте: руку себе отгрыз, чтобы удрать. В чем мать родила. Да хрен с ним, с пацаном. Даже если не найдется. А вот если папаша его не найдется или найдется слишком поздно — всем мало не покажется…»
Геннадий отвел взгляд от Женевы.
— Хорек, дай фотку, — обратился он к одному из своих.
Взглянул. Ну ведь похож! Михалыч же!
— Да фиг его знает, — откликнулся Хорек. Второй только пожал плечами.
Он это, стопудово он. Столько лет Геннадий у Михалыча если не правая, так уж точно левая рука. Притом что многие уже поговаривают, что шеф медленно, но верно становится левшой.
Однако куда мог подеваться посреди бела дня управляющий филиалом «Транспромбанка»? Практически прямо на его, Геннадия, глазах. И так, что теперь днем с огнем человека найти не могут. Вторые сутки. Тут в пору и этой девице поверить, хотя бред какой-то. Фантастический, идиотский…
— Вы не боитесь? — спросила Татьяна новую соседку по коммуналке, пока та возилась с замком. — Прошлый жилец пропал. Бесследно. Был парень, и нет.
— Чего девку пугаешь, Танька? — откликнулся сосед, протискиваясь с костюмом на плечиках мимо девицы, с удовольствием и даже нагло шаря по ее фигуре взглядом. Татьяна заметила этот не совсем невинный интерес, отреагировала:
— Ты сковородку вымыл?
Женева наконец справилась с замком. Закрыла за собой дверь. Пробралась через немногочисленные сумки и коробки, остановилась посреди комнаты.
Переезжать третий раз за год — это, конечно, слишком. Но один неоправданно поднимает плату, другой решает продать комнату…
Женева привыкла к переездам, и неприятное чувство страха и неуютности, чувство обреченности жить вот здесь, то есть «не дома», давно уже перестало беспокоить ее. Чтобы преодолеть его, она сразу же бросалась наводить порядок, распаковывать коробки, распихивать вещи по углам — чтобы свои книжки на полке, а на столе — свои чашка и заварочный чайник, чтобы любимая ложка и набор ножей, чтобы плечики с юбкой и блузками, чтобы тапочки у порога, чтобы… Порой структурирование пространства переходило в ночь, и соседи на утро смотрели на нее смурно: кто она такая, они здесь всю жизнь, а из-за нее уже не протолкнуться в коридоре, не попасть в ванную…
Однако в этот раз Женева нерешительно стояла посреди комнаты. Что-то удерживало ее от обживания новой территории. Окурок между рамами, клочья пыли в углах, продавленный диван, обшарпанный стул (и почему хозяин не сказал про пропавшего — почему-почему, что за ерунда), не в них причина ее нерешительности. И не в холоде: через окна сифонит, а на улице по ночам уже минус. Она огляделась еще раз, остановила взгляд на своем отражении в большом запыленном зеркале шкафа, старого, несовременного. Взяла стул, смахнула с сиденья пыль, поставила спинкой к зеркалу и уселась лицом к отражению, вызывающе раздвинув ноги. Отражение проделало то же самое, дробясь на зерно слоем пыли и мелкой сетью трещинок в отражающем слое. Женева сменила позу: села в профиль, откинулась на спинку, зажала между пальцами незажженную сигарету. Потом повернулась спиной, резко вздернула голову, от чего волосы наползли на лицо. «Боже мой, ретро какое», — подумала Женева, приглядываясь к своему отражению и дорисовывая воображением узорчатую рамку.
Вдруг зазвонил мобильник. Она выдернула из сумочки трубку, ответила.