— Это всё твоя работа.
Он по инерции жевал ещё несколько секунд, потом замер и, глядя в тарелку, сказал:
— Бетти, мы же договорились.
Бетти горько вздохнула.
— Договорились! Но нельзя же так! Ты вообще ничего не замечаешь. Везде только и думаешь о своих частицах, о своих магнитах… Целый день, всё время. Или молчишь. Вообще ничем не интересуешься. Ты даже меня… Даже мной…
Она хотела ещё что-то сказать, но Альберт строго откашлялся. Бетти замолчала. Протянула руку через стол, взяла сок, глотнула, поставила его на место.
— Я… Да-да… Прости. — Она порывисто кивнула. — Прости…
Тикали часы с изображением кристаллической решётки железа, из неплотно закрученного крана уютно и монотонно капала вода. Тянулись жаркие июльские секунды.
На улице зашуршал автомобильный мотор. Бетти, вытянув шею, оглянулась на открытое окно. По жёлтым занавескам скользнули прозрачные блики. Машина проехала мимо. Бетти опять грустно вздохнула.
Альберт доел и с благодарной улыбкой откинулся на стуле. Он бросил взгляд на жену. Она сидела, ссутулив плечи и глядя в стол. Альберт откашлялся.
— Дорогая… Уже была утренняя газета?
Она, не поднимая глаз, кивнула.
— Можешь принести?
Бетти удивленно взглянула на него.
— Неужели ты хочешь почитать газету?
— Нет, я хочу сделать из неё журавлика, — язвительно сказал Альберт.
Бетти слабо улыбнулась и вышла в коридор. Альберт посмотрел ей вслед. Он проводил взглядом её стройную фигуру, полюбовался игрой света в прямых чёрных волосах. «Я люблю свою жену, — неожиданно с гордостью подумал Альберт. — И она меня».
В полусумраке прихожей зачирикал телефон.
— Я возьму, — сказала Бетти.
Через мгновение она воскликнула:
— Луиза! Сто лет тебя не слышала! Как ты живёшь? Да я нормально…
Альберт прислушался и, убедившись, что это надолго, достал листок и красногрифельный карандаш. Он нарисовал точку, расписал векторную матрицу. А потом на белый лист одна за другой стали ложиться сложные формулы.
Часы пропели девять часов. Альберт оторвал взгляд от листа и посмотрел в окно. Водителя всё ещё не было. «Опять опаздывает…» — с лёгким раздражением подумал Альберт.
Бетти и Луиза со смехом обсуждали что-то. Болтали.
Альберт снова взял в руки карандаш. Поправил листок, примерился к последней формуле, но мысли не приходили. Было слишком жарко. Альберт слизнул пот над губой и глотнул сока. Только он отнял стакан ото рта, как ему опять вспомнился сон…
…Они спускались, цепляясь пальцами за шершавый бетон, скользя мокрыми подошвами по гладкой поверхности забора. Как воробьи с ветки, прыгали на упругую, влажную землю.
…В первый момент надо было молчать. Надо было, не открывая рта, сверкать восхищенными белками глаз, оглядываясь, благоговея. Не роняя лишних слов, вдыхать запах солнца и земли. Вначале — молчать…
А потом, подзуживая друг друга, крича во всё горло, они ныряли в густую, душную зелень. За бетонным забором был заброшенный сад и полуразрушенный заводик непонятного назначения. Здесь было всё для счастья. Скрипящие подшипниками вагонетки, мрачные комнаты, погружённые в глубокую пыльную тишину, пугающий подвал, лязгающий ржавыми дверьми. Загадочный мир утопал в цветах и дикой ежевике. В дикой ежевике… Погружаешь пальцы в колючие недра, сквозь боль ищешь влажную, брызгающую соком ягоду. Уже из последних сил сдерживаясь, ощущая на глазах слёзы, выдёргиваешь ее наружу. И, слизывая сок вперемешку с кровью, глотаешь.
Ничто не может сравниться с этим эликсиром. Сама жизнь кипит в этом соке. Кажется, ежевика трепещет, бьётся, точно маленькое сердце. И ты снова, загоняя иголки под ногти, царапаясь до крови, наудачу ищешь, глотая слёзы, находишь. И пусть родители, грозя поркой, «если ещё раз полезешь туда», будут снова замазывать йодом раны, пусть наказывают, лишая прогулок, — игра стоит свеч. Ведь ничто не сравнится со вкусом спелой ежевики…
— Нет-нет, Луиза, что ты, они не могут после этого жить вместе! Ну ты сама подумай, у неё родился чёрный сын! Как он её сразу не убил… Что? Я помню, что хотел, но ведь не убил! Значит, любит всё-таки…
Альберт положил листок с формулами себе на колени, и на кухню тут же вошла Бетти.
— Держи, — сказала она, протягивая ему газету. — Луиза, что ты думаешь по поводу Кёрнеров. Ничего себе, да? С кем я разговаривала?.. С Альбертом. Нет, ещё не уехал. Почему?.. Альберт, почему ты не уехал?
Альберт не слушал жену. У него потемнело в глазах. Ничего не соображая, он выложил лист с формулами на стол и медленно встал. Он не верил своим глазам. Придвинув газету к самым глазам, Альберт снова прочитал этот обёрнутый чёрной рамкой текст: