— Я не преступник, — сказал Ханс Кристиан, потеряв весь интерес к позированию.
— Нет? Вы же говорили, что знали эту девицу.
— Так и есть. Я ее знал. В некотором роде. Но я не убивал ее, — объяснился Ханс Кристиан, снова чувствуя страх, что это все-таки сделал он. Ночью изрезал Анну ножом, безумец, а теперь думает, что просто сидел дома и делал вырезки.
— Я выяснил, что вы… — директор полиции понизил голос, — были ее посетителем.
Прошла где-то секунда до того, как Ханс Кристиан понял, что имел в виду начальник полиции.
— Нет, нет, — запротестовал он. — Все не так, все совсем не так.
— Так откуда тогда вы ее знаете?
Ханс Кристиан задумался. Всю дорогу до Суда он пытался найти ответ на этот вопрос. Правда была совершенно невообразимой, он не знал, как объяснить, что его поразил силуэт этой женщины, все, что составляло ее красоту. Это как быть портным в Оденсе. Он тоже создавал для них платья, которые их украшали. Но он не вожделел их, не хотел ничего, кроме созерцания форм и состояний. Но это никак нельзя было объяснить, как уже понял Ханс Кристиан на ужине у Коллинов, когда он пустился в такие разъяснения. В глазах начальника полиции он точно выглядел бы сумасбродом.
— Я искал свою… дочь моей матери, свою единокровную сестру, если угодно, — говорит Ханс Кристиан. Он первый раз заговорил о ней за все время, что жил в Копенгагене, но сейчас можно попробовать. — Она испытывала сложности. И одна из уличных женщин рассказала мне, что она в доме терпимости на Улькегаде. Я постучался и поздоровался с ней, и это оказалась она[14], — сказал Ханс Кристиан и поймал взгляд портретиста.
Такой ответ устроил Козьмуса. Но он всё ещё выглядел смущенным.
— Значит, когда свидетельница говорит, что слышала, как вы посещали покойную в ее комнате, она говорит неправду?
— Возможно, свидетельница слышала мой разговор с девушкой, но это же не запрещено законом? Мое дело к ней было весьма невинного свойства.
Сложно быть уверенным в своей невиновности, когда ты в наручниках. Они впивались в руки.
Козьмус взял у надзирателя трубку и закурил ее длинной серной спичкой. Весело вспыхнул огонь и осветил желтым и красным светом его заросшее лицо и густые усы.
— Мы здесь не видели невиновных с… — Козьмус задумался. Ханс Кристиан нервно переводит взгляд с Козьмуса на художника.
— С декабря 1822-го, — говорит вдруг Козьмус, — с Рождества 1822 года. Невинная цыганка, циркачка из тех, что дрессируют медведей и сурков. К сожалению, ее невиновность выяснилась только после казни. Но это было еще до меня. К тому же в этот раз у нас есть свидетельница, которая указала на преступника, — заявил Козьмус Браструп и показал в сторону на Ханса Кристиана своей длинной трубкой из слоновой кости. — Именно на вас.
— Вы должны поверить мне, господин начальник полиции. Я не горжусь работой своей сводной сестры, — сказал Ханс Кристиан. — Поэтому я и выбрал неурочное время. Я допоздна просидел в своей комнате, писал новую пьесу о раненом солдате, возвращающемся домой, и вдруг стал думать о сестре. Я не мог отделаться от этих мыслей, меня тяготило чувство вины. Бедная моя сестра. Я сожалею, господин Браструп. Я сделал глупость.
Похоже, начальник полиции сбит с толку. Уступки и вежливость. Он положил руку с трубкой на подлокотник кресла, и дым заструился змеей по его шее и лицу.
— А когда вы вернулись к себе?
— Я слышал, как городовой объявил девять часов, а дома я был примерно в половине десятого.
— Это поздно. Вас кто-нибудь видел? Когда вы шли домой или заходили к себе в комнату?
— Нет. Все было тихо. Музыканта, который живет на первом этаже, не было дома, а на третьем дети уже давно спали.
Козьмус рассматривал Ханса Кристиана пристальным взглядом знающего человека. Он лгал, но непонятно в чем. Ханс Кристиан всегда умел оправдаться. В детстве он развлекал прачек лекциями об анатомии человека, рисовал и кишечник, и почки, и сердце, не имея представления, где они находятся, но их это веселило, и ему не приходилось залезать в холодную воду и помогать им, как делали другие мальчишки. Вопрос в том, отпустят ли его на этот раз.
Козьмус долго разглядывал Ханса Кристиана. Затем он позвал к себе одного из караульных.
— Давайте попробуем снять с него наручники.
Ханс Кристиан почувствовал облегчение. Почувствовал, как по спине сбежала капля пота. В эту же секунду мимо проскочил молодой полицейский и положил перед начальником полиции портфель. Из-за красных щек и одышки было похоже, что он пробежал полгорода, чтобы добраться до здания Суда.
14
Сводная сестра Ханса Кристиана Андерсена действительно занималась проституцией, но, скорее всего, не имела никакого отношения к героине книги.