— Вам нужна компания? К сожалению, у меня есть только четверть часа, — сказала Анна и встала у двери. Пару раз в год у нее бывали посетительницы-женщины. Против этого она ничего не имела. Они пахли лучше, чем мужчины. И не так лезли в душу. Но они очень стыдливые, хотя желали только, чтобы их осторожно потрогали и погладили, а иногда немного пощекотали. У мужчин же обычно совершенно нет никакого стыда. Они громко говорят, они жестоки и грубы, как будто ты скотина перед забоем.
Женщина стояла в тени масляной лампы. Она прошептала:
— Покажите грудь.
Анна не дура.
— Восемь скиллингов, — ответила она.
— Я дам вам пять ригсдалеров, — проговорила женщина. Снова шепотом.
Пять ригсдалеров. Это было целое состояние. Они станут как никогда близки к тому, чтобы купить гостиницу.
— Я не хочу остаться в изорванной одежде, — вымолвила Анна, вспоминая, как в последний раз богатый клиент вздумал, что ему можно делать все, что заблагорассудится.
— Об этом можете не беспокоиться.
Анна ослабила корсет и спустила бретели на платье на плечи, так что стало видно грудь. Женщина смотрела на Анну. Мерила ее глазами, ее талию и особенно грудь, как мясник измеряет коровье вымя на скотном рынке у площади Святого Николая.
— Пойдемте в мою повозку, она здесь, на углу.
— Извините, фрау, я не могу пойти. Это…
Женщина прервала ее, приложив палец к губам Анны:
— Вы получите деньги вперед.
— Меня ждут.
Анна обычно не говорила это. Но женщина наверняка ее поймет, поймет ее положение.
— Я заплачу больше, если вы пойдете со мной, — пообещала женщина и показала Анне настоящую банкноту. Ей никогда еще не платили банкнотой, разве что тот француз. — Она будет вашей, если вы пойдете за мной, — прошептала женщина. Ее голос у самого уха Анны, совсем близко и тепло. Анна хотела, чтобы ее заманили. Им были нужны деньги. Она посмотрела на дверь в комнату сестры, там, где спала Крошка Мари, пока Молли не смыкала над ней глаз. Анна и Молли дали друг другу непреложное обещание, что они никогда не выйдут на улицу с посетителем. Никогда и ни за что. С проститутками на улицах столицы случаются ужасные вещи, а околоточным и полиции до этого никакого дела нет. Убить проститутку ничего не стоило. Здесь, в доме терпимости, женщины следили друг за другом. И всегда приходили на крики о помощи.
— Извините, — прошептала Анна. — Я не могу. Мне нельзя.
Женщина отвела взгляд, она начала раздражаться.
— Тогда продолжайте, — бросила она и показала пальцем на грудь Анны.
Анна расстегнула корсет и стянула нижнюю рубашку. Она села на кровать так, как нравится большинству мужчин. Немного раздвинув ноги, опираясь на руки, чтобы груди прижались друг к другу как два пьяницы на Улькегаде.
Женщина села рядом, погладила Анну по левой груди.
— Сколько лет твоей груди?
Сначала Анна пришла в замешательство. Возраст груди отличается от возраста остального тела? Рано или поздно она, как говорится, обвисает. Женщина это имела в виду?
— Мне двадцать восемь, — ответила Анна, не отнимая двенадцать с половиной лет от своей жизни, чтобы сообщить более точный возраст своей груди.
Женщина сняла свой платок, поправила волосы и достала что-то из своей сумочки.
— Вы интересуетесь духами? Вам понравятся мои?
Незнакомка протянула Анне носовой платочек и кивнула. Не «не хотели бы вы», а «вы должны». Запах слабый, очень слабый, и сладкий, и кислый, будто мед смешали с чем-то противным, напоминающим китовый жир.
— Странный запах, — отметила Анна.
— Я называю его дыханием ангелов. Его дали мне чернокожие дикари в Вест-Индии.
Анна уткнулась носом в платок.
— Я не могу…
Женщина обняла Анну за шею и прижала платок к ее носу. Почему эти духи так важны? Анна начала задыхаться, потом вдохнула, и в ее легкие словно устремилось множество муравьев. Ощущения, во всяком случае, примерно такие. Нужно было закричать, позвать Молли или кого-нибудь еще, кого угодно. Но она поняла, что ее тело и голос больше ей не подчинялись.
Лицо женщины исчезло, как фитиль в огне.
Глава 2
— А мама дома? — спросила Крошка Мари сквозь сон.
Ее звали Крошка Мари, потому что она совсем мала. Мала для своего возраста, потому что все время недоедала. И была слишком мала для своих рассуждений про отца, которого больше не было в жизни Анны и ее дочки. А еще потому, что в доме терпимости была еще одна Мари, Большая Мари, некрасивая женщина, которую еще прозвали Плесневелая Мари.