— Я не понимаю, Андерсен, — сказал Козьмус. — Я нахожусь в приличном обществе, и тут заявляетесь вы со своей свидетельницей, которой вообще не место в таком заведении.
— Это почему же? — спросил Ханс Кристиан.
— Потому что она выглядит именно так, кем является. Женщина, которая зарабатывает деньги грехом.
— Если ее слова посадили меня в тюрьму, то они могут и освободить меня.
— Я устал от этого словоблудия. Чего вы хотите от меня?
Ханс Кристиан заглянул в свою защитную речь. Как там было?
— Эта благородная дама отказалась от своего заблуждения в том, что я отнял жизнь у покойницы, и теперь утверждает, что кто-то другой встретил несчастную на улице позднее.
Затем ему нужно было снова взглянуть на записи, но Козьмус выбил их у него из рук, и они полетели в грязь, белый листок исчез в коричневой жиже.
— Опять вы читаете красивые речи, — сказал Козьмус. — Вы отрываете меня от ужина в почтенной компании, чтобы я слушал эту чепуху?
Ханс Кристиан попробовал вспомнить, что он там написал.
— Я ушел уже в девять часов. Убийство произошло позднее, я уверен в этом, и ее сестра теперь тоже, — сказал Ханс Кристиан, пытаясь подтолкнуть Молли к начальнику полиции.
Козьмус покачал головой.
— Дайте я угадаю, Андерсен, — говорит Козьмус. — Вы ей заплатили за то, чтобы она пошла с вами. Чтобы она изменила показания.
— Естественно, — ответил Ханс Кристиан. И слишком поздно осознал, что этого не стоило говорить.
— Спасибо, я достаточно услышал. Я пошел назад. И только попробуйте еще раз обратиться ко мне или отвлечь меня подобным образом. Еще хоть раз.
Козьмус перешагнул лужу и пошел вверх по лестнице.
Ханс Кристиан почувствовал, как на него накатило безумие.
— Господин Браструп, прошу вас, я не могу снова сесть в тюрьму. Подумайте, сколько доброго я могу сделать, сидя за письменным столом! Я напишу про вас в моей следующей пьесе! Сделаю вас героем, величайшим из всех!
Козьмус остановился на верхней ступени.
— Аккуратнее, Андерсен. Я расторгну соглашение с Йонасом Коллином, если вы не бросите свои глупости. Увидимся через три дня, Андерсен. Один уже почти закончился, так что через два дня. И я не верю, что появятся хорошие новости.
Черный половой уже стоял у дверей и сразу же закрыл их, как только Козьмус вошел в кухню.
Ханс Кристиан не понял, что он сделал не так. Он повернулся к Молли, чтобы отругать ее за то, что она ему не помогла, но встретил звонкую оплеуху.
— За что ты это сделала? — спросил он, подумав, что оплеуха тем или иным образом их сблизила.
У нее в глазах стояли слезы. Это удивило его. Женщины не плакали из-за него с тех пор, как он уехал из дома, и тогда это была его мать.
Мясник с уткой прошел мимо них на кухню. Сцена его явно позабавила.
— Я для тебя не больше, чем проститутка, которая должна вытащить тебя из затруднительного положения. Ты ничего не понял, — сказала Молли, повернулась и ушла.
— Нет, подожди! — закричал Ханс Кристиан ей вслед и чуть не натолкнулся на батрака с двумя большими ведрами, в которых плескались угри. — Чего я не понял?
— Я беру свои слова обратно. Ты плохо владеешь словом, не умеешь разговаривать с людьми и все портишь, — сказала Молли.
— Правда? — спросил он, вспоминая всю свою недолгую жизнь, все свои беседы, директора школы, других писателей, рабочих на фабрике в тот день, когда его приняли туда в тринадцать лет. Нет, разговоры не были его сильной стороной, писал он гораздо лучше, и еще лучше, наверно, танцевал.
— Это потому, что никто меня не понимает, — сказал он, больше самому себе.
— Нет. Это потому, что тебя невозможно понять. И начальник полиции арестовал тебя, потому что ему так удобно. Он не торопится. У него есть убийца, — продолжила Молли. Ханс Кристиан видел, как выражение на ее лице менялось с яростного на удивленное. — Ему все равно, прав ты или виноват, — сказала она и быстро нырнула в толпу, движущуюся за запряженной лошадьми подводой. Ханс Кристиан еле успевал за ней по неровной мостовой. Только на улице Кёбмагерсгаде[27] у него получилось догнать ее.
— Мы не сможем найти убийцу. Взгляни на нас, — сказал Ханс Кристиан. Его голос срывался, он искал, где бы можно было увидеть их отражение. Вон там, в окне лавки старьевщика с истертыми, цвета ревеневого киселя, шезлонгами. Он схватил Молли за руку, она вырвала ее, но все равно посмотрела на их отражение в окне. Вот они стоят рядом, тощий поэт, полуворон, получеловек, в грязном черном платье и коротковатых брюках. Подол платья у Молли был испачкан, к нему присохла грязь и глина, но взгляды обычно никогда не опускаются так низко, все смотрят на тугую шнуровку на груди, на позолоченный корсаж и рыжие кудри, которые обычно лежат на плечах, а сейчас были завязаны тугим пучком.