Однажды мама говорит мне: «Сережа, ты когда-то научился лапти плесть. Теперь надо вспомнить об этом и плесть лапти для всех нас, в первую очередь для меня, а то мне не в чем на работу идти». Представьте себе, как трудно было пацану в возрасте тринадцати лет начать выполнять работу, которую выполнял отец, не только владевший кузнечным делом в колхозе, но умевший и плотничать, и бондарничать*, и чинить швейные машины и ходики, и подшивать валенки, и плести лапти для всей семьи на все случаи жизни. Теперь и я, как бы унаследовав от отца его обязанности, должен был исправно их выполнять, как настоящий мужчина. И я старался.
Залез я на сеновал, где лежали пучки лыка, заготовленные еще отцом, скинул один вниз, отнес на реку и «утопил» возле берега, приткнув колом, чтобы не уплыл. Там лыко должно было оставаться до вечера, а потом его нужно было раскатывать в каталки и после подсыхания острым ножом нарезать из него концы для будущих лаптей. Все это делал мой отец, а я всегда был рядом и учился тому, что он мастерил.
Лапти были незаменимой обувью на все времена года. В липовых взрослые работали круглый год в любую погоду. В церковь непременно надевали новые лапти, притом женщины любили вязовые, или «красные», как их называли из-за красно-коричневого цвета вязового лыка. Вязовые лапти можно было носить только в сухую погоду. Для весенней и осенней распутицы предназначались лапти на колодках, так же мастерили лапти и для катания на коньках. В зависимости от мастерства плетухана лапти могли выходить более или менее уковыристые, то есть плотные, красивые. В холодное время года лапти надевали на онучи, сотканные из чистой белой шерсти, а летом — на посконные, простые портянки. Крепились лапти оборами — веревочками, свитыми из пеньки. Женщины носили шерстяные чулки, оборы плели из шерстяных ниток. Мы, дети, носили лапти и в школу и на улицу, а дома снимали их у порога и бегали в шерстяных чулках. И вот нужда военного времени заставила меня вернуться к ремеслу, которому отец обучал меня семь лет назад…
К вечеру лыки размокли, и я притащил их домой. На пару лаптей необходимо десять лент лыка, перегнутых пополам: из них закладывается лапоть. Так вот, значит, начинаю вспоминать то, чему учил меня отец, закладываю первую пару лаптей первого года войны для первого в семье человека — для мамы. Она радуется каждому, даже самому маленькому моему успеху, сопровождая похвалу молитвой. Но полный успех приходит не сразу, так как многое забылось в годы безоблачного детства, да и силенок маловато, чтобы плести поплотнее. Ну вот готова первая пара лаптей для мамы, ей теперь есть в чем на работу в колхоз ходить. Через несколько дней, когда она обносила обновку, выяснились недостатки в моей работе, и мама посоветовала обратиться к соседу, дедушке Андрею Ромашкину, чтобы еще подучиться. Я наотрез отказался и стал ломать голову над своими ошибками. Нашел старый лапоть, сплетенный отцом, размочил его и стал расплетать, чтобы определить, почему у меня не получилась пятка. Найдя ошибку, я снова заложил пару лаптей, на этот раз для младшей сестры Насти. Эти получились более красивыми, и я стал охотнее выполнять заказы остальных сестер — Маши, Зины и Нюры. Как только лапотки снимались с колодки, сестренки тут же с радостью надевали их и бегали по избе. Мама радовалась, осеняла меня крестным знамением и приговаривала: «Мужичок ты наш, храни тебя Господь!» Иногда было много уроков, домашних заданий, и я принимался за очередную пару лаптей лишь поздно вечером. В ту пору мороз уже сковал землю, а снег еще не выпал, и лапти изнашивались очень быстро. Детям все равно хотелось бегать по улице, вот и приходилось плести пару за парой.
Вещи из коллекции автора: кошель, брусочник, лапти и колодки. В центре — кочедык, брусочек и нож-косячок.
Глубокой осенью 41-го года в наше село стали прибывать беженцы из местностей, занятых немецко-фашистскими захватчиками. В основном были одни женщины и дети, но иногда и целые семьи. Помню семейство по фамилии Бель, отец и мать которого стали учителями в нашей школе. Не столько по их просьбе, сколько по маминому распоряжению, сплетал я для них лапти. А еще помню, как-то мама говорит: «Сережа, в пустующую избу поселили беженку с мальчиком, так им нечего носить. Мы тут с бабами кое-что собрали для них из одежи, а обувки-то нет — плети им лапти». Когда лапти были готовы, я понес их беженцам. Женщина, ее звали Вера Филипповна, сказала, что они бежали из Старой Руссы, что она будет у нас в школе преподавателем биологии и что мальчика, ее сына, зовут Алик. Я после нашей встречи старался лучше учиться по ее предмету и регулярно поставлял лапти для нее и сына.
Выполнял я и более серьезные заказы. Так, зимой, в начале 1942-го, по селу прошел слух, что в сельсовете принимают лапти для одного из промышленных предприятий Урала. Я сходил туда, чтобы уточнить условия, и оказалось, что хозяйственник какого-то завода принимает лапти по цене восемьдесят рублей за пару. Посоветовавшись с мамой, я два дня не ходил в школу, а плел лапти, чтобы их продать, и заработал четыреста рублей.
По вечерам мы с мамой засиживались до полночи. Она пряла пряжу то из шерсти, то из поскони*, то изо льна, чтобы потом связать чулки, варежки, онучи, соткать полотно. Льняное — на белье, посконное — на одежду. Под шелест самопряхи я плел лапти, а в перерывах читал маме стихи Некрасова, которые она очень любила и запоминала наизусть. У мамы был хороший голос, и она порой напевала грустные песни. И как было не печалиться, когда от отца не было писем. На селе у нас совсем не стало мужиков — одни старики да инвалиды, вернувшиеся с войны. Те из них, у кого были целы руки, радовались, что могут работать: плотничать, лапти плести, пасти стадо. Был такой Михаил, который, вернувшись после госпиталя без ноги, первым делом изготовил себе протез, а попросту говоря, деревяшку. Он прикреплял ее к остатку ноги ремнями, а под культю подкладывал подушечку, чтобы не было больно при ходьбе. Этот односельчанин прославился тем, что никогда не унывал и брался за любую работу, как нам казалось, для него непосильную: пахал, идя за плугом, сеял вручную из кузовка, пас стадо и был на селе просто героем. А уж лапти плести умел отменные!
Труднее приходилось Петровичу, у которого по самое плечо не было руки, но и он умудрялся плести лапти, придерживая их ногами, затягивая концы зубами. Единственное, не припомню, чтобы женщины плели лапти: им, видно, и так хватало дел по хозяйству, да и за детьми надо было приглядывать. Детей берегли пуще глаза, несмотря на жуткие условия жизни тех военных лет.
Становясь все более маститым плетуханом, я оставался все же мальчишкой, дрался и шалил, как мои сверстники, и азартно играл во все деревенские игры. Однажды я сплел из лыка мяч и принес его в школу. Забыв обо всем, мы с одноклассниками увлеклись «футболом», и кто-то из нас разбил моим мячом окно, после чего все мы разбежались. При разбирательстве виновником оказался я, как хозяин изделия, и мне предстояло устранить причиненный школе ущерб. Однако директор смилостивился и сумел разрядить ситуацию, тем более, что немало учителей и учеников ходили в сплетенных мною лаптях. Мяч тот злополучный не сохранился, а вот кошель и брусошник до сих пор есть в моей небольшой коллекции.
Закончилась война, закончилась учеба в школе, и мне очень хотелось учиться дальше, получить профессию и покончить с плетуханством. Но не так просто было это сделать: нищета кругом была страшная, мама убита горем — известием о погибшем на фронте отце, а еще голод. Надо было искать выход, и я летом 1945 года подал документы в Шацкий техникум механизации сельского хозяйства. Город Шацк, наш районный центр, находился в тридцати пяти километрах от Кермиси, и не было между ними иного сообщения, как ходить пешком. И все мы, учащиеся техникума, преодолевали это расстояние в лаптях, которые по приходе в общежитие складывали в углу, а на занятия шли все-таки в другой обувке. Опять надо было плести лапти для всей семьи, а для себя особенно постараться, чтобы не опозориться в райцентре.