Перед отправкой в путь было решено отдохнуть и подкрепиться. Шагах в четырехстах от края ледника мы беззаботно разбили маленькую палатку. Во время отдыха Клотц сделал мне фатальное сообщение, что, собственно, он менее пригоден для предстоящего путешествия чем Галлер, так как у него вот уже несколько дней распухла и гноится нога (воспаление корня ногтя), и что поэтому он вынужден переобуться в меховые сапоги. Не оставалось ничего другого, как отослать Клотца с четвертью нашего груза обратно к острову Гогенлоэ. Он взял мешок и револьвер и повернул к морю. Вскоре он вошел в лабиринт айсбергов, и мы потеряли его из виду.
Тем временем мы снова уложили нарты, запрягли собак и сами надели постромки. Я встал головным. И вот, едва успели мы сдвинуться с места, как вдруг бесшумно расступился снег под нартами, и открывшаяся бездна поглотила их вместе с собаками и Заниновичем. Из глубины расщелины раздались человеческие вопли и рев животных. Меня сильно дернуло назад, и я повалился в снег. Я был уверен, что сейчас же полечу вслед за нартами, но благодаря счастливой случайности нарты засели поперек расщелины на глубине 30 футов. Это случилось как раз в тот момент, когда меня подтащило постромкой к самому краю; еще немного, и я полетел бы вниз, перетянутый грузом в три полных центнера. Лежа на животе, спутанный туго натянутой постромкой, я не мог шевельнуться. Тогда я закричал Заниновичу, что сейчас перережу веревку, связывавшую меня с нартами. Занинович стал снизу заклинать меня не делать этого, так как иначе нарты непременно сорвутся и убьют его. Некоторое время я лежал в таком положении и обдумывал, что делать дальше. В глазах у меня зарябило.
Подбежал отставший Орел. Он никогда раньше не ходил по ледникам, и все же отважно подошел к самому краю расщелины, лег на живот и посмотрел вниз.
Падение в трещину
«Занинович зацепился за один из ледяных выступов, собаки висят в ошейниках под застрявшими поперек щели нартами», – сообщил Орел.
Затем он бросил мне по моей просьбе свой нож. Сделал он это так ловко, что я легко достал нож и перерезал им постромки, переплетенные у меня на груди. От этого нарты получили толчок, скользнули и опять засели. Я поднялся, снял мои сапоги и перепрыгнул в обратном направлении десятифутовую щель. Заниновичу я крикнул, что сейчас же побегу обратно к острову Гогенлоэ за людьми и веревками. Я сказал ему, что спасение его обеспечено, если он сможет в течение четырех часов сохранить себя от замерзания. Занинович ответил: «Действуйте, действуйте!»
Орел и я побежали. Не обращая внимания на возможные трещины под нашими ногами, мы мчались вниз по склону ледника. Мы не боялись медведей, хоть и были безоружны. Целью нашего бега был мыс Шрёттера, отстоявший от нас на 6 миль. Одна лишь мысль владела нами – мысль о опасении Заниновича, лучшего из нашей доброй команды, о спасении наших собак, необходимого запаса продовольствия и – прежде всего – драгоценного журнала со съемкой новооткрытой страны. Лично я очень симпатизировал Заниновичу, но даже независимо от этого меня охватило чувство гнева на себя по поводу своего легкомысленного поступка. Действительно, ввиду моего богатого высокогорного опыта, было непростительно так необдуманно пускаться в путь по поверхности необследованного ледника.
Этот упрек подгонял меня все сильнее, и я бежал с такой скоростью, что Орел все больше отставал. Я разгорячился и стал обливаться потом. Тогда я скинул свою гагачью шубу, снял сапоги, рукавицы и шарф, бросил все это и в одних чулках бежал через глубокий снег что есть мочи. Вскоре я миновал скопление айсбергов и увидел перед собой вдалеке мыс Шрёттера; скалистая пирамида мыса видна была только наполовину, вершину ее окутал густой туман.
Спасение Заниновича зависело от погоды. Случись пурга – и остров Гогенлоэ стал бы невидимкой. Окруженный льдами, я чувствовал себя совсем потерянным и очень обрадовался, заметив вдали Клотца. Я долго звал его по имени и наконец догнал. Завидев бегущего, Клотц спокойно остановился, но, когда распознал меня и понял мое состояние, руки у него опустились, заплечный мешок соскользнул и свалился в снег, и сам он, совершенно растерянный, бросился мне навстречу. Узнав, что все, кроме Орела и меня, похоронено в трещине ледника, он начал плакать. Клотц счел себя виновником происшествия и так расстроился, что я вынужден, был взять с него слово, что он не причинит себе никакого зла. Оставив Клотца одного с его мыслями, я побежал дальше. Мыс Шрёттера казался недосягаемым. С опущенной головой бежал я рысью через глубокий снег, считая шаги. Изредка я посматривал на видневшуюся впереди скалу – цель моего бега, но она оставалась все тем же маленьким черным пятнышком около самого горизонта. Потом она стала вырисовываться яснее и расти, и, наконец, я был уже близко. Я увидел палатку, из которой вынырнуло несколько черных точек, построившихся затем в ряд и стремительно скатившихся вниз по снежному склону.