Прокатчик замолчал, облизывая пересохшие губы.
— Парень, будь другом, — обратился он к Жене, — принеси напиться.
Женя услужливо вскочил:
— Что вам — воды или чаю?
Но тут распорядился Крюков:
— Чай у тебя простывший и вода в бочке — никуда, теплая. Квасу тащи, из тех моих бутылок, что в ручье холодятся. Освежиться же надо человеку!
Женя умчался.
— А ты садись, Василий Константинович, — пригласил Крюков, освобождая возле себя место на брезенте. — Отдохни покамест.
— А теперь расскажу, — сказал Прокатчик, отдохнув и опять вставая — как я вез Владимира Ильича в броневике… Кончился митинг, долго ликовал народ, приветствуя Ленина за его речь к рабочему классу, и вдруг кто-то снаружи потянул за броневую дверцу — и вижу: Ленин уже внизу! Поздоровался. «Здравствуйте, — говорит, — товарищи», — и, запрокинув голову да этак прищурившись, заглядывает в броневик, на наше солдатское устройство. А рядом с ним стоят Надежда Константиновна Крупская, товарищи Сталин, Молотов и другие товарищи, шутят, пересмеиваются насчет того, как Владимир Ильич поедет в броневике.
— А мне экипаж нравится, — весело сказал Владимир Ильич, и гляжу — он уже в броневике. Такой проворный… А я и сообразить не могу, куда же его посадить: ведь Ленин! В броневике, сами знаете, мест для пассажиров не предусмотрено. Сел Владимир Ильич рядом со мной на скамейку — я подвинулся. А кто помнит, в броневики ставили тогда для шоферов простые деревянные скамейки, да еще низкие — по сути-то, их и скамейками нельзя назвать; просто — подставка под человека, чтобы ему на голой броне не сидеть да не застудиться.
Сидит Владимир Ильич. Держит букет цветов, который преподнесли ему на площади. Сидит, неудобно ему, колени чуть не у подбородка. И тут взяла меня такая обида за нашу дурость, что я губы себе, искусал. Ведь в мастерской стояли, можно было для товарища Ленина изладить сидение как следует — и повыше, и помягче. Куда же это мои товарищи глядели — Оскар Юлка и солдат Иван, — руководители мои?
«Товарищ Ленин, — говорю, — извините, не помыслили. Ведь вам неудобно сидеть».
А Ленин: «Не беспокойтесь, товарищ. Вполне удобно».
Он улыбнулся и кивнул мне: не сомневайся, мол.
Уже после партийные товарищи мне объяснили, что если бы мы сделали для Владимира Ильича особое сиденье, то он бы рассердился и не поехал в броневике.
Дальше Прокатчик рассказал, как трогались с места. Дело оказалось не простым даже и для опытного шофера. Ночь, видать плохо, а всюду народ; чуть посторонившись, толпа опять смыкалась вокруг броневика, приветствуя Ленина.
Владимир Ильич приоткрыл дверцу и стал отвечать на приветствия.
— Осторожно, товарищ, — трогал он мою руку своей, — осторожно, прошу вас… Кругом люди.
И выжимал я конус и, кажется, все бы свои силы выжал, только бы не обижался Владимир Ильич на мою езду…
Когда явилась, наконец, возможность двинуться вперед, Прокатчик для парадности включил все три фары; обе передних и заднюю. Да… вышло невпопад. За броневиком следовала открытая машина-ландо с вооруженными матросами. Ослепленные, моряки запротестовали, и пришлось заднюю фару выключить.
Проехали полквартала, а дальше — стоп. У выезда с площади в Финский переулок толпа преградила дорогу, передние даже взялись за руки цепью. Со всех сторон закричали:
— Ленина! Ленина!
Это, значит, люди, которые из-за тесноты не попали на площадь.
Прокатчик заметил остановку: против ворот дома номер 6 по Финскому.
Владимир Ильич отложил букет, нащупал ногой снаружи подножку и, держась за открытую дверцу, высунулся из машины.
Сразу на него навели луч прожектора. Владимир Ильич произнес небольшую речь, которую, как и на площади, закончил словами: «И да здравствует социалистическая революция!..» Крики «ура» были ответом.
— Замечаю, — говорил Прокатчик, — что Владимир Ильич, садясь на место, надевает шапку. Это на апрельском-то ветру да с голой головой!
Я стал советовать товарищу Ленину поберечься и шапки не снимать.
Владимир Ильич приподнял бровь, поглядел на меня.
— Вы неправы, товарищ. Нельзя приветствовать рабочий класс, не сняв шапку.
Эти слова товарища Ленина запомнились мне на всю жизнь. Какое в них было уважение к простым людям!
Прокатчик шаг за шагом рассказывал о пути броневика.
Вывел он машину на Нижегородскую улицу. И тут тьма народу. Решил: «Этак и не доедем никогда. Пробьюсь-ка, попробую, с Боткинской; улица боковая, и народу там делать нечего». А вышло, что и на Боткинской полным-полно, не проехать.
Здесь Владимир Ильич тоже сказал небольшую речь.
Выехали на Большой Сампсониевский проспект. У дома номер 14 Владимир Ильич выступил в третий раз, не считая речи, которую он произнес на площади.
Отсюда свернули на Финляндский. Попрежнему передвигались в гуще народа, так что и тут шоферу не удалось прибавить ходу.
Чуть подальше, где дорогу перекрещивает Астраханская улица, случилась заминка. Слева, с Астраханской, вдруг вынырнул неизвестный броневик.
Прокатчик помолчал, поглядел на своих слушателей, ожидавших разъяснения, да только развел руками. Непонятно, мол, откуда могла взяться эта неожиданная машина.
— Что это за броневик и с каким умыслом шатался он тут ночью по закоулкам, — сказать не могу. Однакоже, попав на людное место да под прожектора, сразу сбился с ходу и начал тыкаться мордой туда и сюда… Загремели над головой у меня башни, поворачиваясь и беря прицел. Через приоткрытую дверцу я увидел пробежавших вперед матросов с винтовками и гранатами в руках. Сунулся я захлопнуть дверцу, чтобы опустить засов. Но Владимир Ильич легонько отстранил меня, будто ничего и не происходит. Понял я — не желает запираться от народа…
И вышло так, что народ сам, кучной толпой, и заслонил машину с Лениным, а незваному броневику указал дорогу прочь. Тот так и шмыгнул в темноту — рад был, дьявол, что целым остался…
Прокатчик назвал еще две остановки, которые, как и все предыдущие, тут же были записаны профессором. Это Финляндский проспект, угол Оренбургской, и Большая Дворянская, угол Вульфовой.
Наконец сквозь толпы народа добрались до особняка Кшесинской.
— Подал мне Владимир Ильич руку, — сказал Прокатчик, — поблагодарил и вышел из броневика. Под несмолкаемые приветствия народа он вошел в дом. Здесь помещался Центральный Комитет большевистской партии.
Вышли из броневика и сопровождавшие Владимира Ильича. Оскар Юлка сказал, чтобы я не мешкая отвел броневик обратно в Михайловский манеж и сдал солдату, который встретит у ворот и скажет условленный пароль.
Развернул я машину — и гляжу: Владимир Ильич на балконе. Поклонился он народу, оперся обеими руками о перила и заговорил..
Ленин начал шестую свою речь за эту ночь.
Крюков и Прокатчик, отойдя в сторону от остальных, собравшихся на бережку, стояли друг против друга. Крюков после долгого молчания виновато поднял глаза.
— Ты, друг, вот что… Извини ты меня… — И с огорчением отвернулся и махнул рукой. — Совестно вспомнить, что я и подумал о тебе, Василий.
Прокатчик усмехнулся.
— Красногвардеец на красногвардейца чуть было в кулаки не пошли… Что ж, всякое случается!
Посмотрели они друг другу в глаза, заулыбались. Тут Прокатчик размахнулся да как хлопнет Крюкова по спине ладонью, так «огрел» дружка, что тот только лопатками зашевелил.
— Эх, хорошо! — Крюков крякнул от удовольствия. — Как в бане попарился! Зато сейчас, Вася, ты мне земное спасибо скажешь.
— Ого, — засмеялся Прокатчик, — за что же это? Любопытно.
Крюков перестал шутить.
— Вот что, Василий, товарищ ты мой, сейчас спустимся мы в овраг, и ты там увидишь… — Крюков не договорил и пошел вперед.
— Что увижу? Обожди! — Прокатчик, недоумевая, шагнул следом.