Первая усовершенствованная машина, как запомнилось Крюкову, имела военный опознавательный знак на борту — большую белую двойку.
Чертеж броневика, казалось, был закончен.
Алеша встал.
— Разрешите, Никита Иванович, повторить приметы, — сказал он, бережно свертывая чертежик в трубочку: — Значит, требуется найти броневик, у которого две башни стоят уступом, обе со щитками; в броне две смотровые прорези — передняя и задняя; внутри броневой рубашки, по концам машины, — два руля. Это и будет то, что мы ищем, — так ведь?
Крюков ответил хитровато:
— Не торопись, гляди, близнецов натаскаешь да среди них и заблудишься. Это правда, что Михаил Борисович Фокин оборудовал рулями одну только «Двойку». Но соображай, — солдаты народ переимчивый. Что понравится, — живо каждый и у себя применит.
— Выходит, что двойные рули во многих машинах?
— Правильно. Тогда на них сразу пошла солдатская мода.
Алеша возвратил чертежик и опять стал следить за карандашом. Вот Крюков нарисовал фары — две, как у любой машины, а потом третью, которой обычно не бывает. Эта третья фара, укрепленная на тыльной стене, служила для освещения дороги при заднем ходе и была, насколько знал Крюков, только на «Двойке». После этого Крюков изобразил дверцы — на «Двойке» их пара, и расположены они по обеим сторонам машины: одна для шофера главного руля, против его сиденья, слева, другая на правом борту — для пулеметчиков и шофера дополнительного руля. Перед левой дверцей появилась на рисунке ступенька в виде железного совка. И еще были пририсованы кое-какие мелочи.
— Теперь всё, — сказал Крюков и отдал рисунок Алеше. — Получай!
Алеша глядел на Крюкова и недоумевал: странно, дал столько ценных сведений, ни с того, ни с сего одарил человека, и что же — вроде как до свиданья!
Обескураженный Алеша поплелся к двери.
— Кру-гом! — басовито и раскатисто прогремело у него за спиной.
Алеша стремительно повернулся.
— Вот что, — сказал Крюков, — музей Ленина организует экспедицию за броневиком. Позвали меня, наверняка придется ехать. Хочешь со мной?
— Никита Иванович… Я… меня — в экспедицию? Знаете, кого еще надо взять? Васю Прокатчика! — и Алеша рассказал о том, что ему удалось узнать в последние дни.
Крюков вдруг вскочил с дивана.
— Что ты? — загремел он, багровея, и посмотрел на Алешу таким взглядом, что у того перехватило дыхание. — С кем ты якшаешься? Прокатчик… это еще что такое! Я командовал бронеотрядом, он у меня в отряде состоял, этот броневик, с первого дня советской власти. И никаких не знаю… прокатчиков. Понял? Это проходимец какой-то, из тех, что примазываются к революции! Знаешь, что с такими делают?
Алеша запротестовал. Он возмутился за Юлку и за Прокатчика. Однако Крюков даже не пожелал его выслушать.
— Вот что, — сказал он, перебивая торопливую речь Алеши, — если собираешься водить в экспедицию разных темных людей, — лучше откажись ехать. Сразу отвечай: обещаешь соблюдать порядок в экспедиции?
— Обещаю.
Крюков сразу смягчился, он заулыбался, стал рассказывать, какой интересной должна быть экспедиция, и даже пообещал взять Алешу на ученый совет музея, который должен был определить маршрут поисков броневика.
Младший сотрудник экспедиции Алексей Саввушкин сидел на ступеньках подъезда величественного мраморного здания музея В. И. Ленина. Одетый по-дорожному, с рюкзаком за плечами и чемоданом в руках, он устроился здесь спозаранку. Камень был еще холодный. Солнце только что взошло и проглядывало то тут, то там сквозь листву деревьев, заставляя юношу лениво жмуриться. Над асфальтом, покрывавшим двор, глянцево-черным от ночной росы, заклубился пар, и асфальт, просыхал, стал пятнистым.
По временам Алеша доставал из чемодана толстую тетрадь в жестком переплете, оклеенном парусиной, раскрывал ее, заглядывал в пустые еще графы и, налюбовавшись доверенным ему сокровищем, прятал тетрадь. Это был «Дневник поисков Ленинского броневика».
Устроившись поуютнее, он спустил со спины рюкзак и положил его на чемодан, так что получилась удобная опора. Его уже начало клонить ко сну, когда с заднего двора донеслись крики спорящих людей, отраженные и усиленные сводом каменной арки, соединявшей оба двора.
— Вы тут дома у любой колонки горючим заправитесь. А нам — сквозь девственные леса да через песчаные дюны, где, может, еще и нога человека не ступала!
Алеша узнал по голосу шофера музея Женю.
«Однако молодец… — мысленно похвалил Алеша, прислушиваясь к спору, — молодец Женя, что за экспедицию горой! Насчет „девственных лесов“ и „ноги человека“ ввернул, конечно, из вдохновения. Но и это на пользу делу!»
Пока Женя, трудясь на заднем дворе, экипировал свой «газик», в передний дворик музея, где сидел Алеша, въехал автомобиль необычного вида.
Алеша на всякий случай протер глаза — и только тогда убедился окончательно, что ничего подобного на колесах с резиновыми шинами он еще не видывал; автомобиль был длинный-предлинный и напоминал по виду не то сигару, не то булку — батон.
Автомобиль был открытый. За рулем сидел Никита Иванович Крюков в кожаной куртке и такой же фуражке. Лицо его наполовину было закрыто дорожными очками-консервами, руки в автомобильных перчатках с раструбами до локтей. Грудь выпячена, и на левой ее стороне — орден Красного Знамени.
Алеше понравилось, что начальник экспедиции имеет такой значительный вид; настоящему начальнику и подчиняться приятно!
Рядом с Крюковым сидел старичок профессор Фокин, крупный знаток автомобильного дела. Совершенно неожиданно Крюков встретился с ним на ученом совете. Профессор тоже пожелал участвовать в экспедиции. Фокин сидел, запахнувшись в брезентовый плащ какого-то допотопного фасона. Но шляпа, надетая набекрень, придавала старичку бравый и даже лихой вид.
— Вы только поглядите, Никита Иванович, — сказал он, освобождаясь от плаща и вылезая из машины, — какая в попуток нам выдалась погодка!
Крюков и профессор взошли на крыльцо и заговорили с появившимся откуда-то директором музея. Алеша уложил свои вещи в машину и решил послушать, о чем говорят на крыльце.
А там разгорался спор. Директор музея Василий Васильевич настаивал, чтобы в экспедицию был взят «газик», вполне готовый в путь и ожидающий только распоряжения. Ему возражал Крюков, причем — как послушал Алеша — весьма убедительно. «Газик» тесен, в него не возьмешь необходимого дорожного припаса. Но главное даже не в этом… Тут Крюков стал перечислять достоинства приведенной им открытой машины типа гондолы. Здесь нет перед глазами междуоконных простенков, которые мешают смотреть по сторонам; нет над головой крыши, препятствующей наблюдателю подняться в полный рост. И если «газик» годился бы только для переездов из одного пункта работы экспедиции в другой, то открытая машина — совсем иное; это как бы движущаяся вышка, позволяющая широко обозревать местность и на стоянках, и в пути, то есть ни на минуту не прерывать работу экспедиции. А из этих минут, как справедливо подчеркивал Крюков, за лето сложатся часы и дни выигранного времени.
Поддерживал Крюкова и профессор.
Начиная сдаваться, Василий Васильевич поинтересовался, что же это за машина, откуда она взялась и кому принадлежит.
И здесь Никита Иванович не без гордости поведал о том, как многочисленные его друзья и помощники по розыскам броневика — ленинградские шоферы, — узнав об экспедиции, из хлама, из разрозненных частей от различных выбракованных автомобилей за трое суток — а точнее сказать, за три ночи, потому что днем каждый на работе — собрали для Крюкова машину неведомой марки, но вполне отвечающую своему назначению.
Эта история произвела впечатление на директора музея.
— Молодцы! — сказал Василий Васильевич и, повернувшись к арке, ведущей во второй двор, захлопал в ладоши. — Же-еня!