Г. Зеленко: — Эстетизация зла. Когда я стал читать книги во второй раз, то увидел, что там с самого начала обнаруживаются мысли, связанные с преступными замыслами. Лей, например, все время говорит Маргарите: "Куда ты суешь нос? Ты не понимаешь мира, в котором мы живем и в котором придется жить тебе".
Е. Съянова: — Дело в том, что она — это взгляд со стороны, она вообще не немка. Это очень важно. У нее меньше болит, чем у немцев, у нее душа не немки. Так же, как и Гесс, который до 15 лет рос вне Германии, поэтому он себя может несколько абстрагировать от этой помойки.
Рудольф Гесс, который верил в астрологию, мечтал о полете с важной миссией через пролив.
Хотелось бы все-таки хотя бы один пример из текста, где эти ребята безусловно симпатичны.
И. Яковенко: — Но есть же ткань. Я читаю первый том и нахожу пасторальные картины. Кроме того, отношения Лея и Гесса — это настоящая мужская дружба, или я не прав? Мы ведь говорим об ощущениях.
Ощущения в слова перевести не просто. В конце советской эпохи были такие телефильмы, где снимались симпатии к белым, вспомним Глеба Панфилова. Советский уровень и антисоветский, и они читались нормальным зрителем.
Е. Съянова: — Пасторальность, сентиментальность в крови у немцев, я пишу о реальной, живой Германии. Если мы говорим не о тексте, а об ощущениях от него, то субъективнее ощущений нет ничего на свете. Может быть, дело в той установке, с которой вы читаете?
И. Яковенко: — А вы пишете для абстрактного читателя или для своего соотечественника с неизжитым комплексом большевизма? Ведь были Магнитка и Днепрогэс и запустили Гагарина.
Нам хорошо известна эта логика. Да, были отдельные недостатки, отдельные убийства, но зато как слаженно работает машина! А там, в Германии, как они работают! Как преданы своему делу! Какой товарищеский дух! Есть, конечно, люди типа Бормана, делающего карьеру, но в основном — настоящие товарищи, патриоты своей родины.
Е. Съянова: — Как команда нацисты были очень сильны, потому и побеждали. Но давайте договоримся о терминах. Под патриотом я понимаю того, кому хорошо и спокойно на своей родине только тогда, когда хорошо и спокойно другим на их родинах, тем более если это его соседи. А тот, кто убивал и выгонял из дома своих соседей и надувается от собственного величия, называется "нацист". В первом романе политика вырезания и изгнания соседей, ближних и дальних, пропитывает даже бытовые разговоры. "Сама природа вытолкнет ее (новую Германию) из чрева Европы, которая при этом может и отдать концы", - внушает очаровательный Лей Маргарите (с. 183, "Плачь, Маргарита"). Прочтите их диалог дальше. Еще пример. С. 359. Лей: "Будем честны, Руди. В нашей программе девяносто процентов ненависти и только десять любви. Нам проше, старина. Мы ненавидим, а значит, мыслим, рассчитываем". Ведь это он говорит в частном разговоре! Во втором романе слова начинают воплощаться в дело. Европа ведь и впрямь едва не отдала концы. Вот что такое, по-моему, нацизм. Во всяком случае, это то, что написано у меня. Но я абсолютно согласна с вашим замечанием о том, "как они работают". Да, это определенный тип людей, которые выкладываются, умирая от переутомления, и ловят в этом огромный кайф. Это те, кого и выбрасывает на вершину. Большинство нормальных людей так жить никогда не согласятся.
И. Яковенко: — Наши функционеры такие же, только более примитивны, они не играли на фортепиано Листа и Бетховена.
Г. Бельская: — Но, скажем, кто-то был прекрасным семьянином, любил жену, детей. Ведь вся трагедия в том, что все они — люди и, по существу, неотличимы от других. Иначе не было бы фашизма.
Е. Съянова: — У немцев сегодняшних не все переболело, не от всего они отказались и не на всем поставили крест. Лея, например, очень хорошо знают и любят (до сих пор!) в Германии.
Г. Зеленко: — Очень жалко, что вы маловато о жизни простого народа в те годы рассказали.
Е. Съянова: — Да, пластов не хватает, но вообще фашистская верхушка была достаточно примитивной. Если бы у меня главным героем был американский психолог Гилберт, работавший с заключенными в нюрнбергской тюрьме, совершенно другие пласты я бы поднимала — психологические, исторические, культурные.
И. Яковенко: — Но ведь где-то вы выходите за эти рамки. Что я увидел? Американцы ведут переговоры за спиной союзников со спецслужбами фашистской Германии и два века назад вырезали индейцев. Англичане плохи потому, что к ним прилетел Гесс и там с королевой шли какие-то закулисные переговоры. Поляки плохие, потому что думали, как бы откусить кусок от территории гибнущей Чехословакии. В этой книге я вижу лишь одну страну незапятнанную — это Советский Союз. Правда, Германия тоже страна прекрасная, хотя там был фашизм, концлагеря и уничтожали евреев. Вы же упоминаете имя Сталина Почему бы вам тогда не сказать, что он руководил самым крупным в истории партии большевиков терактом — "Тифлисским эксом"? Почему бы не напомнить, что Ленин был "прикормлен" немецким генштабом и в 17 году ехал в Россию в пломбированном вагоне? У меня возникают претензии к отбору фактов.
"Как может человек не быть на седьмом небе от такой женщины!" - говорил напыщенно фюрер светловолосой Инге Лея, жене руководителя ИТФ Роберта Лея.
Гитлер обожал цветистые комплименты.
Глубоко несчастная в замужестве, Инге покончила с жизнью, выбросившись из окна.
Г. Бельская: — Получается прямо по Ильфу и Петрову. "Почему, — спрашивает критик, — в этом фильме (а фильм о любви) не отражена роль советской милиции?" Книжка-то не об этом! И книжка — не учебник.
И. Яковенко: — Ваши книжки адресованы интеллектуальному читателю, который прочтет и вместе с вами ужаснется фашизму, или это книги массового жанра?
Е. Съянова: — Я не знаю такого жанра. Я писала для тех, кто, читая, хочет не выпутываться из паутины слов и не знакомиться лишь с личностью автора, а для тех, кто читает, как я сама, желая узнать новое и не отказываясь думать.
И. Яковенко: — Если так, то те смыслы, которые вы рекламируете, не будут прочтены, они будут прочтены так, как излагаю я.
Е. Съянова: — Пока у меня есть совсем другие примеры. Я имею в виду тех, кто отвечает только за себя.
Г. Зеленко: — Вернемся к основному разговору. То, что за Гитлера в 1929 году проголосовало сколько-то народу, я понимаю, с 1931 по 1932 — выборы, тоже понимаю, но с 1933 по 1939 годы немецкий обыватель, рабочий класс, крестьяне не горели желанием воевать. Первая мировая война их так ударила.
Е. Съянова: — Естественно. Не только не горели — это был самый большой страх Гитлера. Попробуй, объяви всеобщую мобилизацию, они просто скинут его. Почему он и "бросил" на рабочий класс такого обаятельного бульдога, как Лей, и такого энергичного, и все время при этом твердил ему: "Подержите их еще немного, Роберт, еще немного! Без украинского хлеба, без кавказской нефти ничего не получится". До 1938 года — шаткость. А чем он их обворожил? Социализмом. Немцы хорошо стали жить, каждый месяц росли зарплаты, в 1939 году многие рабочие семьи имели "фольксваген", он стоил тысячу марок, причем сумма сама складывалась из целевых взносов почти незаметно; замечательные круизы за границу, театр, кино, выставки — по удостоверению Трудового фронта бесплатно. После наплевательства Веймарской республики, как вы считаете, как они могли относиться к Гитлеру? Они на это купились. И все идет мирным путем — Рейн, Австрия, Судеты... Никто их не заставляет воевать. Вырос престиж Германии. Неприятно, когда на тебя плюют, немцы это очень хорошо почувствовали на своей шкуре и все более и более проникались признательностью к Гитлеру. На 70 лет его, естественно, не хватило бы, он и взлетел так потому, что все произошло довольно быстро. А без войны было нельзя еще и потому, что много долгов набрали, хотя народ об этом и не знал; американцы стали вкладывать деньги в немецкую промышленность. К тому же военная машина была уже запущена.