— Догадаюсь — о чем? Что есть еще один, какой-то третий Тарас Балашов? И уж он-то — настоящий?
— Нет. Я последний. Да, я действительно описал в своем романе этот дом. Потому что в квартире номер четыре жила девушка, которой посвящена моя проза.
— Вот как? А при чем же тут надпись?
— Я сам ее и сделал.
— Зачем?
— Это было колдовство.
— Не поняла.
— Я описал квартиру, в которой жила она, как квартиру, в которой живу я. Пусть это и наивно.
Он вдруг замолчал. Наверное, потому, что понял: Наталья совсем уже не слушает его. Она сидела, прижав ладони к щекам, пытаясь осмыслить свои впечатления, разложить их по полочкам, будто внутри нее был сервант с посудой и надо было расставить ее.
Каким-то образом во всем этом был замешан Серый. Но его больше нет в живых, а игра, которую он начал, почему-то продолжается…
Вдруг странная, дикая мысль пришла ей в голову. Она и раньше догадывалась, но гнала, гнала от себя эту сумасшедшую мысль.
Звезды были изначально правы. Иначе и не может быть. Почему она была так слепа? Ведь они, звезды, со всей ясностью, со всей математической точностью сказали ей, кто ее мужчина и кого на самом деле она должна была любить.
Он жил рядом с нею, в одном пространстве и времени. Она знала его телефон, достаточно было только набрать номер. Как две планеты, которые раз в тысячу лет сближаются… Так и он порой был на расстоянии вытянутой руки. А теперь его нет. Нет вообще. Нет нигде.
В последний раз он предстал перед нею инкогнито, призраком явился с Сейшельских островов. Она отрицала его. А ведь именно он писал ей письма несколько недель, три-четыре письма в день, больше сотни писем. И именно эти письма разбудили в ней любовь. Вот где был самим собой этот человек. Пусть он взял откуда-то эти чудесные стихи про молочай — не важно… Именно письма были толчком к любви, а не проза Тараса, не смазливый лик Влада. Она всю жизнь ненавидела Серого и всю жизнь любила его. Любовь-ненависть, вот как это называется. Эта истина открылась ей именно сейчас, но — как всегда случается в жизни — слишком поздно.
Влад был всего лишь манекеном, куклой. Серый прокрутил грандиозную аферу. Теперь уже не узнать, для чего ему было нужно выковыривать какого-то человека из Казани, тратить немалые деньги, чтобы наделить его имиджем Тараса Балашова… А сам Тарас — настоящий? Тарас из четвертой квартиры дурак — только и всего.
— О чем задумалась моя королева? — спросил Тарас, как всегда, изысканно и слащаво.
— О любви, — коротко ответила Наталья.
— А я тоже сейчас думаю о любви, вот странное совпадение! — сказал Тарас и положил ладонь на ее пальцы.
Наталья медленно потянула руку по глади стола, чувствуя его стеклянную прохладу. Рука выскользнула из некрепкого объятия и скрылась за обрезом столешницы. Будто бы скрылась навсегда, успел подумать он, как в голове его вновь закружилось оранжевое пламя, словно неведомая и страшная планета-апельсин.
— Тарас из четвертой квартиры дурак, — сказала Наталья.
— Верно, дурак, — поддержал ее шутку Тарас.
— И не один дурак, а несколько психованных дураков. Впрочем, мне безразлично. Я только сейчас поняла, что всю свою жизнь любила одного человека.
Тарас посмотрел на нее с напряжением, Наталья понимала, что не стоит ничего ему говорить, но остановиться уже не могла.
— Это был мой одноклассник. Несколько дней назад он погиб. Покончил с собой.
Похоже, известие о том, что ее сердце принадлежит, вернее, принадлежало до недавних пор не ему, просто огорошило Тараса. Он смотрел на нее не мигая, и этот взгляд заставил ее продолжать, хотя она и понимала, что совершает ошибку:
— Странная история! Этот человек преследовал меня, можно сказать, всю жизнь. Но я всегда искала кого-то другого. Все мне казалось, что мое счастье где-то выше и дальше… И только теперь, когда его не стало, я поняла, что оно всегда было здесь! Счастье. Но я не удосужилась, не смогла… А ведь если бы… Поведи я себя по-другому, он бы сейчас был жив.
Тарас молча слушал ее, вдруг тычком погасил в пепельнице сигарету, встал, неожиданно расхохотался…
— Тарас из четвертой квартиры дурак! — воскликнул он, попятился, прошел несколько шагов, смеясь, и повторил: — Дурак.
Наталья с тревогой смотрела на него. Перед нею стоял сумасшедший. Он вдруг оттопырил уши и высунул язык. Поднял руки вверх и, помахивая ладонями, продолжал пятиться, пока не споткнулся, едва не упав.
Остановился, огляделся вокруг, будто не понимая, как он попал сюда. Повернулся и пошел, как тот, другой, шел под дождем, оставив ее в прозрачной беседке… Вдали, за кустами, знакомо пискнула его машина. Хлопнула дверца. Темно-синее, просвечивающее между листьев, тронулось, развернулось и уехало.
Ну и пусть едет. Вернется или нет — безразлично. Так ничего и не объяснил. Колдовство, квартира любимой девушки, чушь какая-то! Все равно… Ей надо было побыть одной. Она хотела подумать о человеке, которого любила всю жизнь.
25
Человек, которого она любила всю жизнь, умер несколько дней назад. Бренное его тело предали земле. Жизнь, полная героизма и предательства, милосердия и насилия, благородства и лжи, всех мыслимых и немыслимых пороков и наслаждений, неимоверных взлетов, головокружительных падений, жизнь-легенда, жизнь-символ, — была исчерпана, закончена, оказалась в итоге столь же бессмысленной, как и жизнь самого обыкновенного обывателя.
Можно ли представить, что главную, определяющую роль в преображении парня с рабочей окраины в одного из самых влиятельных мафиози страны сыграла девчонка с двумя светлыми косичками?
Это случилось, когда родители переехали на Сретенку, отдав две квартиры за одну, но в центре, и Серый пошел в новую школу. Директриса ввела его посередине урока в класс и представила ученикам. С минуту он стоял перед всеми, слушая смешки и язвительные комментарии. Именно в эту минуту он и увидел ее, на третьей парте в среднем ряду. Она внимательно его рассматривала, как некое диво, и одна ее косичка улеглась на раскрытую тетрадь, а другая болталась в воздухе, едва касаясь крашеного дерева парты. Именно этот образ он и пронес через всю свою жизнь.
В те времена было принято прятать любовь, особенно — от самого предмета любви. Серый пошел наперекор времени: он громогласно затрубил о любви. Больше всего на свете он был озабочен тем, чтобы доказать всему миру, что он не трус.
Доказательство не удалось, несмотря на красивый, смелый поступок: надпись на асфальте малярным валиком, которую он сделал на глазах у потрясенных старушек, вечных, как казалось тогда, сиделиц у дверей. Они-то и выдали его, смельчака. Доказательство рухнуло, когда на его девушку напали ребята, Сява и Хлюп из восемнадцатого дома, из самого шпанистого двора тогдашней Сретенки.
Серый оцепенел, с него мигом слетела вся его хулиганская спесь. Маленький кошачок подошел, стал вертеться у его ног. Серый сделал вид, что очень заинтересовался этим кошачком — так заинтересовался, что забыл обо всем на свете. Краем глаза он видел, что Сява и Хлюп толкают его Наташу, тычут в нее пальцами, как рыбки пираньи. То же самое не так давно проделали и с ним. «Мы рыбки пираньи!» — подскочили к нему человек пять, среди них Сява и Хлюп, и стали тыкать ему пальцами в живот, в бока… Двор, куда переселился Серый, был давно опущен восемнадцатым двором, подчинен и обложен данью. Серый не смел катить баллоны на этот сильный и жестокий двор. Он глупо улыбался кошачку и готов был провалиться на месте. После того случая он понял, что вся его любовь тщетна, что после такого позора он даже взглянуть на девушку не посмеет.
Но вскоре ему пришло другое решение. Он поехал в Люберцы, в край, где родился и вырос. Там, в местном заводском клубе, возвышавшемся среди кирпичных пятиэтажек, была секция самбо, которую он бросил в связи с переездом. Товарищи приняли его радушно. Он записался еще и на штангу, на бокс. Каждый день после школы, сэкономив десять копеек из денег, что выдавала мать на обед, ехал до «Ждановской» и дальше, зайцем в электричке. День самбо, день бокса… Вскоре добавилась секция карате, которое только что официально разрешили в стране. По утрам он смотрел на себя в зеркало и вместо тщедушного мальчишки с впалой грудью видел какого-то римского гладиатора с гладкими, четко очерченными мышцами.