Марина молчала, Вадим даже не пытался найти слова. Шли, поглядывая друг на друга и что-то друг другу обещая. Путь, впрочем, оказался, недальним — минута в обычном времени, несколько веков в растянувшемся релятивистском времени Вадима. На крыльцо высыпали уже приехавшие гости во главе с хозяином — Жоржем Филимоновым, по кличке Филин. Вадим тронул Марину за локоть, она не отдернула руку.
Потом было веселье. То есть веселье с точки зрения остальных гостей. Несколько лет назад Вадим принял бы в нем участие: носил бы из кухни тарелки с едой, бутылки с питьем, произносил бы тосты и опрокидывал в себя шампанское или водку, а еще громко что-то рассказывал бы, совершенно неважно что, и танцевал бы, конечно — если не до упаду, то до такого состояния, когда уже не понимаешь, кто твой партнер и есть ли он вообще. И еще флиртовал бы с девушками — правда, это никогда у него толком не получалось, но он пытался, и иногда даже удавалось с кем-то переспать, но не потому, что он был таким неотразимым; девушки, и это он прекрасно понимал, шли с ним скорее от скуки или потому, что больше было просто не с кем.
Сейчас… Возможно, он и сейчас веселился — в какой-нибудь другой реальности, но только в такой, где развилка произошла в университетские дни, тогда таки были варианты. Об этом Вадим думал, сидя на диване, потягивая сок и напряженно следя, как Иосиф с Мариной сначала уединились в кухне, потом потанцевали в большой комнате и, наконец, скрылись в хозяйской спальне, плотно закрыв за собой дверь. Не очень понимая, что и зачем он делает, Вадим поднялся и открыл дверь в спальню настежь, благо скрывшиеся и не подумали запираться.
Конечно, они целовались — возможно (и тут у Вадима так защемило сердце, что он вынужден был прислониться к косяку), собирались заняться чем-то еще, название чего Вадим не хотел произносить даже мысленно. Увидев друга, Иосиф недовольно сказал:
— Что-то срочное?
Марина промолчала, но взгляд ее показался Вадиму настолько красноречивым, что он, вместо того чтобы извиниться и выйти, вошел и уселся на край хозяйской кровати.
— Да, — сказал он. — Я тут подумал… Знаешь, Ося, видишь ли, я полагаю, что, скорее всего, нет, пожалуй, точно…
— Ты можешь выбраться из придаточного предложения? — ехидно спросил Иосиф, продолжая обнимать Марину за талию.
— Да. Я хочу сказать, что люблю Марину.
— Ну, ты даешь! — Неизвестно, чему больше изумился Иосиф: тому ли, что друг влюбился в его невесту, или тому, что Вадим произнес вслух слова, которых Иосиф никогда от него не слышал.
Отсмеявшись, Иосиф спросил:
— Я тебе говорил, что мы с Мариной собираемся пожениться? Вообще-то это чистая формальность, мы довольно давно живем друг с другом, верно, Мариш?
Марина, не отрываясь, смотрела Вадиму в глаза и молчала. То есть молчала, если слушать ушами, а если читать взгляды, что сейчас Вадиму почему-то удавалось, она сказала с неопределимым пренебрежением:
«Может, и собираемся. Может, нет. Я еще не совсем решила. По правде говоря, совсем не решила».
«Значит, открыты все возможности?» — спросил Вадим.
«Конечно», — спокойно ответила Марина и, убрав руку Иосифа со своей талии, пошла к двери. С порога сказала:
— Ося, я пойду пройдусь. Вадим, я буду в беседке.
И вышла.
— Ты что, серьезно? — помолчав, спросил Иосиф.
Вадим пожал плечами.
— Ты же ее только пару часов назад увидел.
Вадим молчал.
— Так чего ты ждешь? — насмешливо произнес Иосиф. — Мариша терпеть не может, когда ее не понимают. Она говорит мало, обычно намеками, художник, она не словами разговаривает, а образами.
— Я…
— Иди-иди. Марина тебе мозги на место поставит, это она умеет. — Похоже, Иосиф был так уверен в своей невесте, что решительно не желал принимать Вадима всерьез.
2а.
2043. Нобелевская лекция.
Изучая физику в университете, я, конечно, достаточно много читал о многомировой интерпретации, знал не только об эвереттовских, но и об инфляционных, лоскутных, струнных и других теоретически описываемых типах множественных вселенных, но все тот же пресловутый термин «параллельные миры» не позволял сопоставить мои наблюдения, число которых к концу учебы достигло пятисот шестидесяти трех, с идеями квантовой физики, в то время уже, безусловно, существовавшими.
После окончания университета мне посчастливилось продолжить учебу в Амстердамском институте передовых исследований, где моим руководителем стал профессор Пауль Квоттер, чьи труды по квантовой оптике лежат в основе современной теории квантовых компьютеров — устройств, связавших множество ветвей многомирия едва ли не в большей степени, чем теория склеек и современная физика межмировых пересечений.
Именно профессор Квоттер в первый же день нашего знакомства, экзаменуя мои знания по предмету будущей совместной работы, поинтересовался, какие проблемы современной физики занимали меня в студенческие годы и какая физическая загадка меня взволновала в свое время до глубины души. Разговор был приватный и по душам (впоследствии мы много времени проводили, обсуждая не столько текущие проблемы — их мы решали в лаборатории в рабочем порядке, — сколько те проблемы и задачи, которые считались в физике маргинальными), и я рассказал Квоттеру о своих, как я тогда выразился, квазинаучных экспериментах. К моему удивлению, профессор отнесся к моему рассказу очень серьезно, хотя я, предполагая отрицательную реакцию научного руководителя, излагал студенческую историю в тоне ироническом и даже с некоторым пренебрежением к самому себе: вот, мол, какие странные идеи приходили в голову, пока я не набрался серьезной учености…
Помню, что сказал Квоттер после того, как попросил показать ему мои записи и прочитал их очень внимательно, указывая на систематические и методологические ошибки.
«Вадим, — сказал он, — это проблема из тех, попытка решить которые может привести к одному из двух результатов: или к полной неудаче и потере авторитета среди коллег, или к Нобелевской премии».
Пока я пытался осмыслить сказанное, профессор добавил:
«Научного авторитета у вас, к счастью, пока нет никакого».
Больше он ничего не сказал, а на следующий день началась рутинная работа над диссертацией, и на некоторое время я не то, чтобы забыл о пропадающих и возникающих предметах, но у меня просто не было времени возвращаться к этой задаче.
Вспомнил я о ней, когда в экспериментах по квантовому запутыванию мы пришли к тупиковому варианту: квантовый компьютер из шестисот кубитов начал производить на выходе белый шум в ответ на любую поставленную задачу. Эта же проблема — возникновение белого шума при увеличении числа кубитов в системе — возникла примерно в то же время у всех физиков во всех лабораториях, занимавшихся квантовой оптикой. Понятно, что это была не ошибка эксперимента, а системная проблема, связанная с нашим еще очень недостаточным пониманием процессов, происходящих в запутанных квантовых системах даже относительно невысокой сложности.
Должен сказать, что математика не была моим сильным местом, и, хотя я и участвовал в работе теоретической группы, особого прока от меня не было. Поэтому я принялся изучать — на этот раз систематически — работы, связанные с многомировой интерпретацией квантовой механики.
Помню вечер, когда, как говорят сыщики в детективных романах, элементы пазла наконец сложились, каждый элемент занял свое место, и я увидел цельную и потрясающе красивую картину реальности. В этот сложенный будто сам собой в мозгу пазл прекрасно легли и работы Пейджа с попытками доказать проверяемость (фальсифицируемость) теории многомирия, и работы Элицура-Вайдмана с их мысленным экспериментом, положившим начало серии опытов по квантовому видению в темноте, и экспериментальные исследовании группы Квята, и последовавшие в нулевых годах нашего уже века измерения Намикаты в Японии и Буэно Оттавиа в Бразилии. Все это, и еще идея склеек российского исследователя Лебедева, о которой западные физики попросту не знали, поскольку опубликована она была на русском языке, да еще к тому же в книге, напечатанной автором за собственный счет, а не в авторитетном научном издательстве.