Был о. Алексей Савабе с рассказом о своей Церкви; хвалил прилежание по проповеди диакона Павла Такахаси; говорил, что отправляется в пригороды — Фудзисава, где проповедует Саваде, чтобы преподать крещение приготовленным; но он это уже должен был сделать давно, согласно моему письму к нему, после известия от Саваде; оказывается, — он и не думал еще быть там, хотя не имел к тому никаких помех. Вновь я дал ему наставления, как молодому священнику, — как крестить, как приобщать, как завести церковный порядок в новом месте. Сильно наказывая ему, чтобы он не приобщал новокрещенных запасными Святыми Дарами, как делается в местах, где нет возможности отслужить Литургию, — а приехал бы на другой или третий день после крещения с антиминсом, просфорами и прочим в сопутствии диакона и причетника и отслужил бы Литургию и на ней приобщил новокрещенных. Но, увы! Едва ли это будет исполнено. Сын — совсем в отца по непосещению; что ни говоришь и ни велишь ему доброго по Церкви, почти ровно ничего не исполняет; а между тем является с длиннейшими хвастливыми донесениями и с вопросами, что и как сделать? Хоть бы уж не лицемерил!
Был русский гость — доктор Яков Саввич Иванов, служивший на постройке железной дороги между Владивостоком и Хабаровском, возвращающийся ныне в Россию, так как линия эта окончена. Как все, кажется, светские русские: немножко добродушный, больше пессимист, немножко верующий, больше атеист, немножко знающий, больше удивляющий незнанием. Когда я показал ему с колокольни императорское место, он с изумлением спросил:
— Да разве Император не в Кёото живет?
— Со времени реставрации, вот уж тридцать лет, резиденция Императора в Токио.
— А я–то хотел ехать в Кёото смотреть ее там…
9/21 декабря 1897. Вторник.
На экзамене в Семинарии: первый класс, приема нынешнего года, оказался довольно плохим по составу учеников, — способных мало; второй класс — гораздо лучше; отвечали — первые, по Катихизису, довольно хорошо — прилежание показали; вторые, по Священной истории Нового Завета, превосходно — почти все на полный балл.
О. Симеон Юкава приходил просить разрешения его следующих недоумений:
1. Некоторые христиане в Асакуса разладили с ним; ныне они умирились, просили извинения у о. Симеона; совсем все улажено при помощи благочинного о. Павла Савабе. Но один христианин тем не менее не хочет на этот раз исповедаться у о. Симеона, а просит позволить ему исповедаться у о. Павла Савабе.
— «Не имею ничего против о. Семена, и вот просил извинения у него; но не нахожу решимости открыть пред ним всю душу, чтобы совсем очиститься», — говорит. Благочинный не принял на себя разрешить это и послал меня к епископу. Так как поступить?
— Вы не имеете ничего против того, чтобы Лазарь (этот христианин) исповедался у о. Савабе?
— Ничего.
— И находите, что это совсем умирит его, так что ваши добрые отношения с ним, как о. и сына по духу, совсем восстановятся?
— Я так думаю.
— Так с Богом, — позвольте ему исповедаться у о. Павла, и сами скажите ему об этом и благословите его на то. Я, конечно, не позволил бы ему это, если бы он сам или о. Павел Савабе просили меня об этом: я не был бы уверен, что он не питает вражды к вам, — идти же на примирение с Богом, не примирившись с людьми, значило бы прилагать к греху грех. Но духовному отцу его я не могу запретить отпустить его на исповедь к другому, если духовный отец находит, что из этого выйдет доброе.
2. Бедная слепая христианка, брошенная мужем еще в язычестве, промышляющая себе пропитание — как обычно слепые — массажным ремеслом, увлечена была ко греху одним язычником — купцом, который пользовался ее лекарством, и прижила с ним ребенка; сей последний взят на воспитание отцом; она же просит исповеди.
— Можно ли ее исповедать и какую назначить эпитимию?
— Крайне жаль ее — вдвойне бедную и жалкую! Выслушайте ее исповедь, но удержите от причастия Святых тайн, по крайней мере, на два года, в которые и пусть она покажет себя вполне раскаявшеюся и непричастною к прежнему греху.
3. Христианин здешний же, прихода в Ягенобори, десять лет жил совсем вне Церкви, — не был на исповеди, даже ни разу не был при богослужении; пьянствует и ныне опустился до самого последнего ремесла — починять «гета», ходя по улицам. Но недавно, при взгляде на храм, разом почувствовал он сильное раскаяние и просит исповеди.
— Как поступить? Он уже показывает признаки истинного раскаяния: по воскресеньям я его постоянно вижу в Церкви. ‘
— Тоже выслушайте исповедь, но на год удержите его от принятия Святых тайн. Если он на год исправится, тогда с радостью приобщите. Наблюдайте тщательно за ним: это бедный сын, возвращающийся к отцу, — не дайте ему вновь уйти на страну далече.
Давая эти и подобные наставления о. Семену Юкава, я имею утешение уверенности, что он исполнит то, что ему говоришь.
10/22 декабря 1897. Среда.
На экзамене в Семинарии, шестой курс (одиннадцать человек) отвечал, по толкованию Евангелия от Иоанна, почти весь — на полный балл; курс порядочный; даровитых особенно нет, но и глупцов нет.
В пятом курсе всех пять человек; отвечали по Нравственному богословию тоже хорошо; учебник — литографические записки, составленные (по Фаворову) Иоанном Сенума.
После обеда был христианин из Никкава Петр Такеноуци; тамошний богач и волостной старшина, сорока двух лет; явился с родственником, язычником из Маебаси. Один из отторженных от Церкви возмущением против меня о. Павла Савабе с братнею, в 1884 году. С тех пор до сего времени — в ожесточении; лицо сегодня казал такое гордое и готовое вспыхнуть при малейшем поводе, что, право, таких лиц между японцами я почти и не видал, так как самый гордый японец, по конфуцианской дрессировке, старается хранить наружный декорум.
Явился в первый раз после тринадцатилетней вражды, ничем не угасимой, ибо сколько раз от меня посылаемы были и священники, и катихизаторы в Никкава умирить тамошних христиан! «Был у о. Павла Савабе, — говорит, — сердце смягчилось, пришел к вам». И с смягченным сердцем как не гармонировали надутые губы, злобный вид и порывистые выражения! Правда, от него несло вином. Но это едва ли признак смягчения. Я старался вести речь более к его родственнику. Говоря ему о Боге–Отце Небесном, о необходимости знать его и прочее, что следует по началу катихизации, заключив убеждением у священника и катихизатора в Маебаси научиться христианству и сделаться христианином.
Такеноуци я также убеждал ответить на зов благодати Божией, воспрянуть окончательно самому и при помощи о. Павла Морита восстановить Православную Церковь в Никкава. Он, дорожа святыми иконами в своем доме, выдавая себя за православного христианина, тем не менее и протестанта из себя являет: выражениями «баптесма», «библия», покушением на протестантский образ молитвы пред чаем, неоднократным повторением, что Новый Завет всегда при нем, даже «и ныне сюда, в Токио, не забыл взять с собою». В объяснение всего этого он говорит:
— Умер у меня родственник–христианин; я попросил катихизатора в Маебаси похоронить его; но он отказался, тогда я пошел к протестантскому катихизатору, — он и похоронил.
Однако ж тут сам и добавляет, что православный катихизатор сказал: «Я не могу оставить воскресного богослужения для сего, — оно важнее». Значит, Такеноуци просил не вовремя; быть может, с тем это и сделал, чтобы иметь предлог попросить другого… Так или иначе, не ощутил я радости при посещении сего блудного сына. Хотел было наделить его и родственника христианскими книгами, отвращение взяло к сему делу.
— Есть ли у вас христианские книги?
— Есть Ветхий и Новый Завет.
— А, кроме них, нет других?
— Я читаю «библию».
— Но других христианских книг у вас нет?
— Новый Завет всегда при мне.
И так далее. Подите, навязывайтесь с подарком книг!
11/23 декабря 1897. Четверг.
Петр Ямада, из Мияно и Цукитате, пишет прекрасное письмо: у него четырнадцать человек крещено, оживились прежние, охладевшие было, христиане (как Циба), много новых слушателей. Просит книг и икон; все будет послано.