20 декабря 1897/1 января 1898. Суббота.
В восемь часов началась Литургия, отслуженная тремя иереями с о. Романом во главе (о. Павел Сато болен). На молебен выходил я. По левую руку от кафедры всегда стояли два ряда маленьких учениц, ныне, вышедши на кафедру, я удивился, что нет ни одной. «Не захворали ли?» — встревожился я, но тотчас же догадался, что они ушли в хоры, как певчие уже, к чему и готовились; только и там их ни одной не было видно — точно попрятавшиеся в щелях, — так они еще малы.
После службы нашел я у себя учителей и некоторых катихизаторов, зашедших поздравить с Новым годом. Учащихся не было никого, так как официальные поздравления, по случаю Императорского траура, отменены, то они также не решились явиться, жаль мне стало детей. Я велел позвать их; тотчас же с радостью собрались; певчие пропели (вместо обычного «икутосимо») «Спаси, Господи, люди Твоя»; раздал им, как обычно, по двадцать сен не певшим года, по тридцать — певшим больше года, не певшим — по десять сен; Катихизаторской школе, где только шесть учеников, дал одну ену на «кваси»; регентам по одной ене, причетникам по пятьдесят сен, учительницам, певчим то же; Анне и старшим учительницам по одной ене. Потом прислуге, которая тоже стеснялась явиться, — по одной ене, как и прежде всегда было.
Затем поздравителей почти никого не было больше. День был прекрасный. Всегда в этот день бывало, воздух точно засорен змеями. Ныне и их не было. Малые дети пускали змей, как и на миссийском дворе суетились многие сопляки, но высоко не поднимались они; видно, что большие не давали им поддержки, соблюдая приличие траура. Японский народ удивительно воспитан в политическом отношении!
21 декабря 1897/2 января 1898. Воскресенье.
В Церкви за Обедней с самого начала христиан всего трое, кроме учащихся; потом немного собралось. Больше же всего выручают язычники: наберется всегда столько, что как будто и много народа в Церкви.
О. Борис просит: три ены на дорогу в Саннохе Павлу Хосои, ежемесячно, две ены на дорогу в Санбонги (из Хацинохе) Моисею Сираива, ежемесячно. Яков Адаци просит три ены на квартиру в Химедзи ежемесячно. Нет дня, чтобы не приходили просьбы о деньгах. Расходы все растут и растут; до чего дойдет, наконец?
22 декабря 1897/3 января 1898. Понедельник.
День тихий, серенький, грозившийся снегом, но мирно кончившийся.
Я сводил разные счеты и разбирался по канцелярии. Думал, в этом году особенно плоха проповедь, но ничего, не хуже прежних годов, судя по результатам.
Иоанн Яманоуци, катихизатор здесь, в Хондзё, сейчас приходил:
— Жениться хочу.
— На ком?
— На девице в Хондзё, Евгении Моки.
— Отчего не на кончившей в Женской школе?
— Не усмотрел по нраву.
— Сколько вам лет?
— Двадцать три года.
— Раненько.
Но запретить не могу. Дал десять ен на свадьбу.
23 декабря 1897/4 января 1898. Вторник.
Скучно проведенный день в комнате с насморком.
Кое–куда разосланы письма; например, — в Куроиси, с просимой оттуда прибавкой на квартиру и с наказом катихизатору Титу Айзава быть деятельнее, ибо плодов труда у него совсем нет.
Анна Кванно приходила сказать, что ученицы пошили зимнее платье двадцати сиротам у Тадаки; сделали они это безвозмездно; двадцать две ученицы потрудились для себя; и, кроме этого, добрые маленькие швеи и многие другие товарки с ними собрали от себя денежное пожертвование сиротам — кто по три, кто по пять сен, — это из своих скудных крох, будучи все сами очень бедными! Да благословит Бог их и навсегда укоренит эти добрые чувства в них! Пожертвовавшие по пять сен не пожелали обнаружить и имен своих; написано было только на бумажке, что «Мид–зутани куми» (общество Мидзутани Марины, четырнадцати лет, беднейшей из учениц, двадцать учениц) — по пять сен. (Деньги, должно быть, из тех, что дал им, как певчим, в день нового года). Это значит, что уроки Евангелия они не только заучают на память, но и стараются исполнить в своем поведении. Весьма отрадно видеть! Все это показывает, что Женская школа наша отлично ведется старухой Анной Кванно и ее помощниками.
24 декабря 1897/5 января 1898. Среда.
Рождественский Сочельник.
С восьми утра часы и Обедня Святого Василия Великого; кончилось в двенадцатом часу. Из Церкви зашел ко мне Иоанн Ооцуки, христианин из Такасимидзу, бывший когда–то причетником и катихизатором, но по болезни головы оставивший службу. Ныне жребий выпал ему на праздник Рождества Христова быть в миссийском соборе, и вот он явился (ибо христиане в Такасимидзу положили ежегодно на праздник Рождества Христова отправлять от себя богомольца, на церковный счет, в Хоцквай, — что очень похвально). Говорил он, что собираются христиане Такасимидзу просить для себя священника (с присоединением сюда ближайших Церквей), и что наметили будто бы Андрея Сасагава для сего сана. Он ныне врач.
— Можно ли совместить в одном лице эти две должности — священника и лекаря? — спрашивал Ооцуки.
— Если считать эти должности равно обязательными, то никак нельзя. К кому пошел бы священник–лекарь, если бы к нему пришли разом просить — один окрестить младенца, другой помочь больному? Что стал бы делать священник–лекарь, если бы он пришел в храм совершать Литургию, а тут же за ним пришли звать его к больному, который, быть может, и опасен? — Хорошо священнику знать и медицину, но это в исключительных случаях, где нет врача, или где трудно добыть его, или при внезапных несчастных случаях, либо заболеваниях; и все это после исполнения обязанностей врача духовного и поколику не мешает сему исполнению. — Касательно же Андрея Сасагава есть и другое препятствие. Он служил когда–то катихизатором; потом оставил эту службу без всяких уважительных причин, кроме «не хочу». Пусть бы у человека были какие–либо внешние препятствия, например: семейные обстоятельства, головная или иная боль и тому подобное. Ничего подобного! Сколько я ни уговаривал его перемыслить, следовать брату Петру, который тогда уже был священником. «Не хочу!» — и больше никаких резонов. Вышел; человек способный, изучил лекарское искусство, — ныне врач и порядочный христианин, и слава Богу! Пусть и будет сим до конца. Избирать же его во священники опасно. Что, как он, прослуживши и священником год–два, опять скажет «не хочу»? Тогда будет не хорошо уже не для него только, а для Церкви: скомпрометирует он ее немало. Итак, «вангамамано хитоо», пожалуйста, в священники не намечайте, а поищите кого понадежней.
Ооцуки обещал передать это христианам и последовать сему. Просил он, после праздника, пожить в Миссии несколько дней, чтобы восполнить свои знания по причетничеству и певчеству, ибо в Такасимидзу при богослужениях заведует сими частями. Ладно!
За праздничной всенощной христиан весьма мало было; пение было преплохое, особенно на левом клире. Грустно очень было!
25 декабря 1897/6 января 1898. Четверг.
Праздник Рождества Христова.
Пасмурный день по наружности и пасмурно начался по душе; встал с сильною головною болью от чада из печки ночью (уголь вывалился).
В начале Обедни христиан почти никого; но тут же праздничное настроение возобладало; пред мысленными очами встала будущая Японская Церковь, обильная христианами, — и я начал славословить Господа под чтение Часов. Мало–помалу набралось и христиан, так что к концу Обедни была почти полна Церковь. Благодарение Господу и за это! Все же христиане не вполне покинуты благодатью Божиею и раз–два в году отверзают дверь сердца толкущему в нее Господу, а Он милосердый, и за это до конца возлюбит их!
После Литургии о. Павел Сато с певчими христославил у меня; потом о. Павел и все священно — и церковнослужащие, также наставники Семинарии, пили чай в редакции «Синкай», а я роздал певчим обычное на «кваси» (певшим более года сорок сен, менее — тридцать сен; дело сие было нелегко, ибо из пальца не переставала течь кровь, — поранил же звездой при торопливой перемене платья после службы). Множество и других поздравлений и раздач денег — служащим и детям; все по установившемуся уже отчасти обычаю.