6/18 апреля 1898. Понедельник
Светлой Седьмицы.
С семи часов Пасхальная служба — Полунощница, Утреня и Литургия без перерыва. Служили со мной отцы архимандрит Сергий, Андроник и Феодор с диаконом Кугимия. Прочие священники заняты христославленьем в городе. Много приобщено за Литургией. Потом — славленье у меня и у отцов Сергия и Андроника — обоих хоров наших, о. Алексея Савабе с своим хором, который ныне пел так хорошо, что только чис–ленностию отличался от наших; не снимая эпитрахили, о. Алексей прославил еще с хором детей воскресной школы в Коодзимаци; дети пели в один голос и тоже очень стройно. Обычное угощение; много других поздравителей. После обеда мы съездили к господину Кёберу поздравить, но он еще не вернулся из Университета. Затем — до вечера — дружеская беседа нас троих, отчасти прерываемая визитами. Говорили, между прочим, что хорошо бы учредить Миссию в новозанятой с Портом Артуром Манчжурии. Но как сделать это?
7/19 апреля 1898. Вторник
Светлой Седьмицы.
С семи часов такое же богослужение, как вчера, и те же служили, только христиан, кроме учащихся, весьма мало было. По окончании службы церковные старосты, заботящиеся о порядке в Соборе, во время службы, со стороны приходящих, — угощены были чаем, яйцами и куличом. — Потом мы втроем поехали в Иокохаму отдать праздничный визит бывшим у нас в первый день и вчера соотечественникам, и были у консула князя Лобанова, у военного агента генерала Николая Ивановича Янжула, жена которого Марья Николаевна прислала нам к Пасхе такие великолепные куличи собственного печения (один — фута в два вышины, — малороссийская «баба»), и морского агента Ивана Ивановича Чагина. От них заехали на кладбище, помолились за русских, погребенных там и нашли могилы их содержанными в отличном порядке.
8/20 апреля 1898. Среда
Светлой Седьмицы.
Утром мы втроем, — отцы архимандрит Сергий и Андроник и я, — отправились в Тоносава с тем, чтобы им оттуда ехать в Оосака и Кёото, а мне вернуться домой. Цель их поездки: о. Андронику несколько познакомиться с Церковью в Оосака и, если не найдет в себе никаких воспя–щающих мыслей и чувств к поселению там, велеть ремонтировать для себя квартиру в церковном доме; познакомятся они, кстати, и с Церквами в Кёото и Кобе.
Сегодня, по обычаю, Женская школа отправилась гулять в Оодзи; Анна — старуха–начальница — говорила, что ученицы несколько дней умильно посматривают на небо и молят, чтобы погода была сегодня такая, какая им нужна, то есть совсем солнечная и тихая. Кажется, и вымолили.
Отпустивши их, Анна, полубольная, притащилась ко мне с последним номером «Уранисики», обложка которого исписана была карандашом: «прочитайте», говорит, «что здесь написано». Читаю — поношение журналу и запрет вперед присылать его в Семинарию. Я подумал, что это дело начальника в Семинарии, «Коочёо» Сенума, удивился поступку, но, торопясь в дорогу, ничего не мог сделать, кроме — велеть Анне запросить «Коочёо», «за что поносится „Уранисики”? Пусть укажет пункты».
В Гоносава мы нашли все в порядке, кроме того, что шесть–семь больших деревьев были срублены вновь, вопреки моему запрещению Михею делать это; рубит, очевидно, на продажу, то есть ворует, а оправдывается тем, что деревья сломало ветром, или это — сосны, опасные для пожара, и подобное; сказал ему, что вперед за каждое срубленное дерево буду вычитать у него по пять ен из его жалованья.
Обедали в гостинице японским обедом, спали дома на занятых японских «фтонах». Ночью был сильный дождь.
9/21 апреля 1898. Четверг
Светлой Седьмицы.
В Тоносава утром гуляли по лесу, взбирались к кумирне и даже до пещеры, где молился о. Иоанн Сакай. Сделавши распоряжения по ремонту, ввиду прибытия сюда на каникулы учеников Семинарии, и пообедавши у Фудзия, в один час мы отправились в Коодзу и оттуда в два часа тридцать минут я — в Токио, отцы Сергий и Андроник, в три часа — в Оосака. Прибывши домой, нашел здесь на столе, между прочим, письмо Василия Романовича Лебедева из Ханькоу с 300 долларами на Миссию.
10/22 апреля 1898. Пятница
Светлой Седьмицы.
Утром явился Хакодатский прожектёр — рыбник Симода — и объявил, что «все готово к начатию эксплуатации данных им рыбных ловель на Сахалине и что в нынешнем году на тридцать тысяч ен прибыли можно рассчитывать». Это пролог к просьбе, которая заключалась в том, чтобы дать им из служащих Церкви знающего по–русски: «Как же–де мы будем объясняться с русскими в шести местах ловель на Сахалине?». Я все выслушал — не без труда, ибо мутило негодование, — и кратко ответил: «Если третья часть прибыли от ловель не будет доставлена Миссии (каковое условие вы сами выдумали, и каковым добыли ловли от русских властей), то я извещу на Сахалин, что вы обманули тамошние власти.
Переводчика же вам Миссия не даст, — довольно того, что вы втянули в дело и обезглавили о. Петра Ямагаке; другому навредить вам не дастся».
Иван Акимович Сенума пришел с тем самым номером «Уранисики», что вчера приносила Анна, и говорит:
— Вам пожаловались, что это я такую дерзость Женской школе написал на обложке журнала, но это неправда; написал это один ученик, которого я узнал по руке, и за это я ему сделаю выговор пред всеми учениками. Он это сделал совершенно произвольно; и это, действительно, непростительная и двойная дерзость и относительно Женской школы, и относительно Семинарии, именем которой распорядился, не имея на то права.
— Но нет ли в «Уранисики» чего–либо, к чему могла бы прицепиться его блажь?
— Ничего здесь такого нет.
— Сделайте строгий выговор ученику и скажите ему и всем, что если вперед повторится подобный поступок, то виновный будет исключен из Семинарии.
Иоанн Судзуки пишет из Коофу: посетил католиков, призвавших нас; все — видимо любимы и благодетельствуемы были своим патером; у каждого книг по десять и икон по пять в доме, полученных от патера, который лично сам — человек богатый; главные же возмутители двое получали деньги, один девять или десять ен, другой три–четыре ены в месяц за то, что находили слушателей. Не по испорченности католического учения и не по жажде истинного христианского учения они призвали нас, а по ссоре и дрязгам, выросшим, как грибы из навоза, из своекорыстия, — это, кажется, несомненно. Но искусны патеры употреблять все средства, чтобы избежать такого афронта, как уход от них нескольких десятков учеников в «схизму», по ихнему, — и будет потом нам афронт, если поспешим, или другую глупость учиним. Потому–то сказано было Судзуки, чтобы шел, как в новое место, где учение нужно преподавать с аза. А он вон пишет, что «церковный дом новый нужно сейчас же строить, — и берутся, мол, выстроить такой, какой нам угодно»; это, верно, тот же подрядчик, что поссорился с патером, берется. Как бы не так! Написано Судзуки, чтобы нашел квартиру, но не свыше шести ен, — больше чтобы в этом направлении ничего не предпринимал. Пишет еще, что нужно три ены дать в месяц тому «санъяку дайгенин», который получал от патера плату, вот выдумал! Ни–ни! — Пишет, наконец, чтобы ему — Судзуки — прибавлено было геппи в месяц пять ен. Вечно этот человек лишь денег просит сверх обычного, лишь только коснись его! Крайне возмутило это меня. И велел я написать ему прямо и коротко; чтобы уходил со службы, если мало для него содержание. Вдвоем с женой, а получает двенадцать ен и добавочных две ены, кроме квартирных и дорожных, и это ему мало, тогда как многие и с семействами не получают столько!
11/23 апреля 1898. Суббота
Светлой Седьмицы.
С семи часов Пасхальная утреня и обедня; служили соборне: отцы Павел Сато, Роман Циба и Феодор Мидзуно; кончилось в десять часов; при целовании креста роздан артос. — Потом я был в женской школе, чтобы уговорить учительниц примириться с Еленой Сенума (бывшая Ямада), на которую Надежда Такахаси, а за нею и другие, питают до сих пор зло за то, что она, дав слово выйти за Григория, брата Надежды, изменила его и вышла за Сенума, когда сей посватался. Но нашел их еще до того заряженными враждой, что изумился; пытался уговорить, — к стене горох! Нужно им до конца унизить Елену, — требуют, чтобы она явилась к ним с повинной. «Простите, мол, сударыни, что вышла замуж за теперешнего моего мужа». — Только бабье может не понимать всю нелепость подобного! А ничем не убедишь, потому у бабы часто дважды два не четыре, а пять. Довели до того, что рассердился и я сам, назвал их «акума–но су» и ушел.