В отсутствие о. Мии из Кёото некто в приличном иностранном платье является в церковный дом, называет себя «православным христианином из Хамамацу Дмитрием Немото, воспитанником Императорского университета, главным переводчиком с английского, служившим при дай–хон–ей во время Японско–Китайской войны». Его любезно приняли, и жил он несколько дней в молитвенном доме. По возвращении о. Симеон нашел, что этот Немото ни слова не знает по–английски и оказывается обманщиком; он велел ему тотчас же оставить церковный дом; после оказалось еще, что как раз «в этот вечер, когда прогнали его, он имел злое намерение обокрасть церковный дом» и живущего в нем катихизатора Такай. О. Мии, описывая все это, называет «смешною историею», скорее — «грустная».
На всенощной сегодня, пред праздником Воздвижения ирмосы пели так дурно, что измучили. Ирмосы оказываются только что положенными на ноты, и довольно неудачно, пропеты были всего раз на спевке. По окончании службы, во время проповеди диакона Якова Мацуда, призвал в алтарь регентов Обара и Кису и запретил им вперед петь ирмосы еще не разученные; говорил, чтобы на классах пения не пели вечно «вага тамасия» и прочее, что все знают на память, а именно разучивали вновь написанные ирмосы и прочее.
14/26 сентября 1895. Четверг.
Воздвижение.
После литургии столик с крестом в цветах был выставлен пред амвон, и там было целование его; священник, стоя около, раздавал антидор.
Мать катихизатора Павла Косуги с сестрой жены его приходили просить, чтобы Косуги перевести на службу из Миязаки на Киусу, в Токио. Сказав, чтобы приготовили просьбу о сем к Собору будущего года; теперь же никак нельзя перевести. Собор, быть может, исполнит.
О. Петр Кавано подробнейше пишет о вдове Софии Огино с ребенком и Павле Ямагуци, женатом на сестре Огино. Софья не годится для воспитания ее в диакониссы и проповедницы женщинам: мало учена и развита; всего ей двадцать лет, хотя она положила больше не выходить замуж, но не надежно; при ней дядя–калека, о котором она должна заботиться не менее, как и о своем ребенке. Другой дядя ее слепец; третий — не надежный по безнравственности; все голы как соколы. Содержать ее обещался Павел Яманоуци, ибо должен дядьям ее; шесть ен в месяц должен выдавать. Но, пишет о. Кавано, «вероятно, скоро уйдет опять на все четыре стороны, бросив и свою семью, как было доселе; хвалился он, что открыл медный рудник, — трудно поверить», и так далее. Отвечено о. Петру, чтобы он наблюл и, если Софья окажется совсем беспомощною, известил; нужно будет хоть по три ены в месяц посылать.
Вслед за письмом Кавано, целою тетрадью, занявшею для прочтения больше часа, стал Нумабе читать письмо катихизатора Фомы Оно о бедном семействе в Какегава, письмо в сажень длины. Слушал, слушал я, и стало невыносимо грустно. И вот повесть Церкви: рыдание и плач в ней написаны — от нищеты и бедности! Каждый день одно и то же — вопль нужды, просьба денег… Хоть без слов больше.
15/27 сентября 1895. Пятница.
Вчера было письмо о. Иова Мидзуяма, что в Катихизаторскую школу просится из Вабуци некто Петр Кимура; запоздал–де по семейным затруднениям. Но, пиша о сем, о. Иов забыл упомянуть, хорош ли человек, способен ли, стоит ли принятия в школу. И потому продиктовано отказать. Но сегодня сей Кимура уже явился. Нумабе полдня употребил на экзамен и исследование, что за человек. Рекомендует порядочным, принят.
Оо. Петр Сасагава и Борис Ямамура описывают последние дни жизни, смерти и погребение катихизатора Иоанна Ито. Захворал болезнью в Саннохе, но крепился долго и служил усердно, пока совсем обессилел и свалился. Действительно, усердный был христианин и катихизатор! К погребению его собрались окрестные христиане и ближайшие катихизаторы; кстати, и о. Борис оказался поблизости и прибыл на погребение. Похоронен был со всевозможною торжественностью и сопровожден искреннейшею скорбью и молитвами всех там. На покрытие издержек по погребению о. Борис просит послать несколько; послано в размере месячного содержания, двенадцать ен.
16/28 сентября 1895. Суббота.
Как ни стережешься, а от простуды хоть раз в год не уйдешь: опять, кажется, инфлюэнца; жаль, если из–за этой мерзости придется потерять несколько дней для перевода.
О. Яков Такая пишет о Павле Ходака, что он интриговал, чтобы попасть катихизатором на родину, в Нобеока, и потому отставлен как недобросовестный; Фудзивара же оставлен, по–прежнему, в Нобеока, ибо христиане не имеют ничего против этого, несмотря на наветы Ходака. Пишет еще, о. Яков длиннейшую частную просьбу о бедном семействе: отец и мать померли, оставив пять сирот, и никого там родных, ибо отец состоял там на службе в банке, а сам из Сендая (это тот финансист, который в прошлом году представлял несообразнейший проект о поставлении Японской Церкви на собственные средства чрез сбор с японских христиан пожертвований, которых нельзя собрать, и чрез поочередное обеспечение японских Церквей этими пожертвованиями, чрез что только ныне существующие Церкви могли бы быть обеспечены к началу предыдущего столетия). Отвечено о. Якову, чтобы употребил на детей десять ен сорок сен — остающееся у него на руках содержание за последний месяц Павла Ходака. Больше ничего не могу сделать, так как о. Яков, плодя на целый лист жалостные флоры, забыл о самом главном: сказать подробнее о детях, их возрасте и прочее, ибо, быть может, некоторые из них годятся в наши школы, тогда бы участь их была обеспечена. Но что поделаешь с японцами, из которых даже лучшие, как о. Яков, вот такие разгильдяи по умственному складу!
Илья Яци из Хацивоодзи просится в Хацинохе на место умершего Ито; а в Хацивоодзи, близ Токио, и в большой христианской общине, чем бы не место! Но северному (из Оою, в Акита) милее север… Иметь это в виду еще больше, чем доселе имелось при размещении катихизаторов.
Авраам Яги, катихизатор Мидзусава, родины Иоанна Ито, где у него престарелые отец и мать, пишет, что получена была прядь волос покойника и совершено погребение ее торжественно, как бы самого покойника. Слушая письмо, я думал, хорошо это или нет? Сделано было без спроса у меня, можно бы вперед и запретить это. Но нужно ли?.. Зачем же? Что тут дурного? Утешение родным и друзьям, а о покойнике только умножение христианских усиленных молитв, ибо при погребении молятся больше всего. Итак, пусть будет этот обычай; не повредит он вере и Церкви.
Извещает еще Авраам Яги, что выходит на проповедь в недалеко от Мидзусава отстоящее селение Фукухора, где домов тридцать только, но есть следы, что это селение в XVI столетии было христианское — католическое: хранилось с того времени под спудом там икона Богоматери и кресты.
17/29 сентября 1895. Воскресенье.
После обедни приходил попрощаться Игнатий Тихай, завтра едет в Нагасаки, а там поступит на «Доброволец» для возвращения в Россию продолжать свое морское воспитание; имеет в виду потом проситься на военное судно. Всячески упрашивал он свою мать отпустить с ним младшего брата — Митю, которому уже двенадцать лет. Но мать, под влиянием своих братьев, бездельников и лентяев, которые сосут из нее соки и уцепились руками и зубами с твердым решением не выпустить ее отсюда, а отправляя детей одного за другим в Россию, она бы и сама уехала. — И бедные дети Якова Дмитриевича Тихая остаются здесь без воспитания. Жаль очень, но помочь разве может Посланник, отправив ее своею властью в Россию для воспитания детей.
Приходил также прощаться Андрей Чёого, отправляется на Формозу завести меняльную лавку. Первый дебют юноши, до сих пор ни на шаг не отлучавшегося из родительского дома. Дай Бог ему! Если будет подражать в деловитости и старании отцу, а в честности матери, то будет хороший человек.