Послал архитектору Кондеру записку, прося его to see on account of the plan for seminary. В моих мыслях план готов; посмотрим, не скажет ли что нового Кондер; во всяком случае Семинария в нынешнем году должна быть построена.
Бывший некогда хорошим катихизатором, потом возмутившийся против церковной власти, в 1884 году, за что отставленный, Андрей Яцуки просится опять на службу Церкви — «многие братья–де побуждают его к этому». Отказано ласковым, но решительным отказом. Куда ему в катихизаторы, когда он в тюрьме сидел за мошенничество! Огонь, воды и медные трубы прошел этот Яцки, оставивши церковную службу. А ведь каким был когда–то усердным! И всему виновата гордость. Похвалили братия — он и вообразил о себе, и пошел…
3/15 февраля 1896. Суббота Масленой недели.
Сегодня на концерте, бывшем в «сейненквай» с двух часов пели наши семинаристы — восемнадцать человек; пели в продолжение концерта два раза: в первый — архиерейское «Достойно» и «Дева днесь», во второй «Да исправится» и «О Тебе радуется». Публики было полно, человек пятьдесят иностранцев было; наших одобрили аплодисментами; что пели, впрочем, никто не понял, конечно, да и лучше — меньше профанации; хоть концерт и благотворительный, все же петь «Да исправится» и подобное пред ротозеями неудобно — коробит религиозное чувство. Мне прислан был билет, я отослал его в Женскую школу, чтобы воспользовалась им одна из учительниц — Надежда Такахаси, или Елена Ямада; если же не желают, чтобы послали его Павлу Накаи; не знаю, кто воспользовался. В программе концерта напечатано было, что «30 православных семинаристов» поют, но где же нашим неаккуратным ученикам исполнить предположенное! Хорошо хоть восемнадцать не «заболели горлом» и подобным.
Регент Алексей Обара приходил просить прибавки жалованья Петру Тоокайрину; «каждый день–де учит пению в школе, помогает при печатании нот; бедно очень живет». — Прибавлено 3 ены (получал доселе 10, при семействе).
4/16 февраля 1896. Воскресенье.
Заговенье пред Великим Постом.
Пред вечерней был офицер с Амура князь Святополк Мирский; любит говорить; о положении Церкви в государстве ничего не знает; с католических книжек утверждает, что у нас Церковь не православная, а русская, в смысле государственного учреждения, правит ею обер–прокурор, Царь в ней самовластен и подобное. И посланник, и секретарь, и вот такие путешественники — все порют дичь о своей вере и своей Церкви, хоть назвать их безрелигиозными нельзя, никак нельзя, но религиозных знаний, кроме ходячих, или так сказать висящих в воздухе, — ни на грош; а кто ж не знает, что наш светский воздух заражен миазмами инославий.
После вечерни и повечерия было прощанье; я сказал несколько слов и потом попросил у всех прощения, поклонясь до земли; потом священнослужащие простились со всеми взаимно.
При богослужении были лейтенант Иван Васильевич Будиловский и Александра Николаевна, его жена, зашедшие потом ко мне. Да умягчит Господь елеем благодати их сердечные раны!
5/17 февраля 1896. Понедельник
1–й недели Великого Поста.
Начались великопостные службы для говеющих, которые, впрочем, почти одни только учащиеся, даже учителя–академисты отсутствуют; видел только после Часов двух–трех, да и те пришли, кажется больше для того, чтобы показаться мне на глаза, в чем и успели. Утреня начинается в шесть часов и кончилась сегодня в сорок минут восьмого; повечерие — в пять с половиною часов, кончилось в семь с половиною часов.
Из русских за вечернею была мадам Будиловская. Муж, привезши ее в Церковь, отправился на званый вечер к принцу Канин’у. Тоже своего рода служба, которую англичане сумели бы подчинить своему религиозному режиму, но русским — где же! Сегодня все на бале, и возможно ли даже вообразить, чтобы кто–нибудь из них нашел это несвоевременным! Куда! В прошлом году в этот понедельник, уж без всякой надобности, адмирал, Сергей Петрович Тыртов велел своему православному оркестру играть вечер за обедом в гостинице в Иокохаме; гостинник для удовольствия жильцов (во время обеда) заикнулся адмиралу: «Не пришлете ли, мол?». — «Отчего ж», — ответил, разыгрывая подлейшую роль обезьяны. И никому в голову, на всем русском флоте и во всех, вероятно, посольствах, как в нашем, не приходит, что мы, русские, — унижаем и сокрушаем себя подобными поступками.
Днем были: о. Павел Савабе и Матфей Сато сказать, что они вполне удовлетворились в том, что Марк Кодадзима, женатый на дочери о. Петра Сасагава, ныне живет уже два года женатым на другой женщине. Представили о сем письменное свидетельствованье за своими печатями. О. Петру Сасагава будет отвечено, что дочь его Сира свободна выйти за другого, ибо муж ее de facto разрушил брачный союз с нею. — Да придет вместе с сим в душу о. Петра раскаяние в пренебрежении миссийскими училищами: ни своих детей он не захотел провести чрез них, ни другим в Сендайской Церкви внушил это: точно пробкою закупорил Сендай для Миссии; с тех пор, как он там священником, ни в какую школу здесь — ни мальчиков или молодых людей, ни девочек — никого, тогда как прежде из Сендая по преимуществу наполнялись наши школы, из Сендая выходили служащие Церкви.
Был адмирал Алексеев с флаг–капитаном. Вчера наши четыре военные судна пришли в Иокохаму. Говорил адмирал о неблагоразумии Вебера и Шпейера, ныне поднявших кутерьму в Корее против Японии. Корейский народ, точно дитя, не может жить самостоятельно. Японцы и помогали ему — делали там многое, а мы ничего не сделаем…
Составленный мною проект постройки Семинарии отдал архитектору Кондеру для приготовления чертежей.
Рафаил Густавович Кёбер присылал просить освященной просфоры (лежит больной простудою), «так как–де в эту неделю мясной пищи употреблять нельзя». Отказали ему, сегодня–де обедни нет. К счастию, потом сказали мне, я отослал ему три просфоры, имевшиеся у меня от литургий в пятницу, субботу и воскресенье, за что он письмом благодарил.
6/18 февраля 1896. Вторник
1–й недели Великого Поста.
Службы обычные, как вчера, — так и всю неделю будет, по Уставу.
Был днем христианин из Ивадеяма, фотограф; говорил, что христиане там уже пожертвовали землю под церковный дом; собирают деньги для постройки дома; нужно не больше 100 ен; собрали больше 20; надеются потом на окрестные Церкви, ибо отовсюду приезжают туда на воды и нуждаются, когда там, в молитвенном доме. Я обещал добавить 10 ен, когда собрано будет 90, также иконы в дом.
Был потом капитан одного нашего военного судна с офицером Давыдовым, стрелкового царского батальона, гостящим у Посланника. Капитан попросил крестиков для матросов и для себя на место растерянных ими; я предложил все сорта, делаемые здесь нашими христианами; капитан при выборе минул те, на которых японская надпись «сю аваремеё».
— Почему? — спрашиваю.
— Матросы смущаются, — отвечает.
Впервой слышу. Мне казалось, русские христиане должны быть довольны, что люди другой нации воспоют вместе с ними к Распятому «Господи, помилуй». Должно быть, не понимают, а объяснить не нашлось кому.
Три переодетых полицейских постоянно во дворе, не переодетые во всякое время видны у ограды. Нельзя мне выйти здесь же во дворе, чтобы полицейский или два не были в двух шагах. Спасибо, что охраняют, конечно, хотя делают это не нам в угоду, а в своем интересе; но жаль бедных людей, задаром мерзнущих на дворе. Преувеличивают опасность: кто жизнью нашего брата много интересуется, или придает ей цену! Ходил бы один полицейский снаружи, чтобы охранять окна Собора и библиотеки от разбития, этого и было бы довольно. — Привитали полицейские ночью доселе в дворницкой у Анфима, у главных ворот. Но совестно–де не давать ему спать беспрестанными входами и выходами, поэтому просили чрез Алексея позволения поместиться в каменной кладовой под крыльцом; я не нашел ничего против и велел по возможности очистить место. Но после Алексей пришел сказать, что Анфим будет спать у дворника других ворот — Даниила, свою же дворницкую на ночь совсем уступает переодетым полицейским. Я согласился и на это.