— Что делать с куском шелковой материи, который вы подарили мне из полученных тогда китайских подарков двадцать — двадцать три года тому назад и из которого я тогда же обещал вам сшить себе платье тогда, когда буду крестить вас? — спрашиваю.
— Бросьте, — отвечает, смеясь.
— Все–таки не брошу, а сделаю из него что–нибудь для Церкви в память ваших добрых услуг православному христианству здесь, — заключил я.
Он когда–то (двадцать четыре года назад) освободил из тюрем наших христиан в Хакодате, Сендае, Мидзусава, заключенных местными властями, и настоял, чтобы вперед за христианство не преследовали, в каком смысле разосланы были секретные предписания губернаторам; при его помощи приобретено Миссиею это место на Суругадае и прочее.
Двенадцать Евангелий читали оо. Роман и Феодор; первый — большое Евангелие предурно прочитал, торопился и без малейшего выражения; душа еще отсутствует у наших священнослужителей при таких действиях.
Боже, как мучительно заведовать всем в священном деле и в то же время видеть одни недостатки — и в себе, и в других! Хоть бы чем совершенным Господь порадовал!
22 марта/3 апреля 1896. Великая Пятница.
Три богослужения, вынос плащаницы, обнесение вокруг Собора после всенощной, — все, слава Богу, совершено. За вечерней было несколько русских; между прочим, генерал Топоргин, начальник Приамурской артиллерии, с своей больной женой, нуждающейся в какой–то операции, из–за которой генерал должен бросать здесь службу и ехать в Россию, ибо жена никому здесь не доверяет операции. Генерал и вида не подавал к такому заключению, но по оттенку речи можно заключить, что не легко иногда живется семейным, особенно серьезным людям, любящим настоящее дело.
Генерал сначала смешал меня с Преосвященным Николаем Алеутским, что в Америке. «Недавно–де вы из России», «Что у вас в России» и подобное. Но тем не менее, после того, как я разъяснил ему ошибку его, он величал: «Вас–де везде знают» и прочее. И все это приходится выслушивать и видеть, как русские наши, даже хорошие люди, ни на волос не интересуются делами своей Церкви! А генерал еще, кроме того, что в 1890 году ехал в эти края на одном судне с о. Сергием Страгородским и прожил шесть лет у берегов Японии, месяц перед сим прожил в Нагасаки. Хоть бы крошечку внимания! И ни на волос не конфузится, когда видит, что завирается, а старается лестью поправить ошибку, думая, что и самая грубая и явно лживая лесть понравится духовному лицу. Печальное такое явление, наводящее на многие печальные думы, отчасти к лицу сего дню.
23 марта/4 апреля 1896. Великая Суббота.
За литургией приобщился между несколькими другими Иоанн Накасима, лишенный причастия третьего дня.
После обедни Иоанн Кавамото пришел просить разрешения сегодня в Пасхальную ночь на Предложенное чтение христианам о Голгофе и Гробе Господнем. С десяти часов в Соборе сделает это, о чем вывешены оповещения.
О. Сергий Глебов приходил рассказать, что в четверг ночью Будиловский хотел застрелить свою жену; она убежала (когда он пошел за револьвером наверх) к Устиновым, которым и рассказала все о себе и муже. Если Шпейер не постарается помешать мужу, то может произойти смертоубийство; помешать же одно средство — поскорей отправить ее в Россию, чего, впрочем, хочет и сам Будиловский. Он совершенно озверел: бьет и тиранит ее, зовет дома ее не иначе, как публичной женщиной; в людях ныне говорят, что она с ума сошла, и потому нужно ее отправить домой.
Ученики Семинарии объявили у себя: энзецу, онгаку и гентоо (речи, пение, волшебный фонарь) — и это без всякого спроса, узнал я только сейчас из расклеенного ихнего зазыва публики к себе. Спрашиваю инспектора — о. Романа — найти не могут, посылаю за старшим. «О чем энзецу?» — «О Воскресении», — говорит. «Ладно, только не хорошо, что позволения не спросили, вперед спрашивайте. Пение отмените, чтобы не устали голоса, пения в Церкви много будет. В гентоо что показывать будете?».
— Духовных картин нет, так военные.
— Это нельзя, к нынешней Святой ночи совсем не идет; отмените.
Где–то нашли, однако, священные картинки и пришли за позволением показать их, которое и дано.
С семи часов вечера начато в Соборе и Крестовой чтение Деяний. Ныне в первый раз читают по нашему переводу, для чего едва успели приготовить два списка только что конченной переводом книги Деяний. Я сам прочитал по главе — в Крестовой и в Соборе, чтобы показать, как нужно читать: громко, раздельно, не спеша, чтобы было понятно всем слушающим. Слушающих, впрочем, очень мало; в Крестовой и много народу, да все больше заняты украшением и рассматриваньем украшенных масок; в Соборе еще не собрались.
24 марта/5 апреля 1896. Воскресенье.
Пасха.
Вчера вечером с десяти часов Иоанн Кавамото читал в Соборе о Голгофе и Гробе Господнем, и читал очень хорошо, приготовил тщательно; сначала было прекрасное предисловие, что вот мы теперь бодрствуем, радостно встречая праздник Воскресения Христова, тогда как мир вокруг нас еще, не зная сей радости, спит, погруженный в мрак. Потом — обстоятельный рассказ в благочестивом духе о том, в каком виде ныне Голгофа и Гроб Господень. Говорил в правом от входа крыле Собора; народа собралось очень много, и слушали внимательно.
Богослужение совершено во славу Божию со всем подобающим великолепием. Молящихся был полон Собор. Собор залит был светом и от паникадил, и местных свечей, и от свечей в руках христиан. Пели хорошо. Кончилась литургия, как всегда, в три часа. Из русских были генералы Соломко и Топоргин с женами; первый уехал прежде окончания, второй разговлялся у нас. Вокруг Собора было шествие в полном порядке; кстати, было тихо до того, что свечей не задувало. Я, по обычаю, освятил яства у себя, у учеников и христиан и потом христосовался со всеми, то есть раздавал яйца. Мясным разговлялись у меня человек сорок — старшие из служащих Церкви и более почетные из христиан; младшим служащим дано по 1 ене в конверте, и они были очень довольны; таким образом в первый раз обошлось угощение в одну очередь; после, впрочем, с шести часов, учительницы разговлялись, как и в прежние годы.
Были с поздравлениями все посольские, также адмирал Алексеев и другие русские.
С профессором Кёбером, когда мы остались с ним вдвоем, был длинный разговор по религиозным вопросам. Человек он очень расположенный к вере и очень глубокий по уму, но, к сожалению, без всякого религиозного образования, как у нас все светские, к стыду нашему.
В Университете, видно, его ценят: на днях был у него директор и предлагал заключить контракт еще на три года его философского профессорствования, на что и он согласен.
С пяти часов была Пасхальная вечерня.
25 марта/6 апреля 1896. Понедельник
Святой Седьмицы.
Праздник Благовещения.
С семи часов Пасхальная и Благовещенская службы; продолжилось до половины одиннадцатого.
Потом славили у меня разом оба наши хора: пели в нижней классной комнате, после чего дано всем по яйцу и младшим певчим, не певшим года, по 20 сен, старшим по 40. — За ними прославили пришедшие из Коодзимаци. О. Павел Савабе вчера с вечерним поездом уехал в Тоса — мать опасно больна, вместо него был о. Роман Циба. Пропели то же в четыре голоса, после чего угощены все, и дано певчим 5 ен, регенту Титу Оосава за труд и на лекарства жене 3 ены.
С двух часов ездил поздравлять с праздником в Посольство и в Imperial Hotel к генералу Топоргину. После была у меня мадам Шпейер с дочерью. За ними — о. Семен Юкава, вернувшийся из Такасаки, куда зван на Пасхальную службу. Человек сто было в Церкви, как и в прошлом году; двоим преподал крещение. Но кроме того, печальные известия: старик вдовец Захария Иеда взял другую жену по–язычески; дочери его, Агния и Зоя — обе замужем в Такасаки — совсем охладели к вере; в одном непотребном доме там есть некая Вера, проданная туда теткой–язычницей; оная Вера была когда–то в Женской школе месяца три, вышла за болезнью груди, потом была за язычником, разошлась с ним и ныне вот там; обещали христиане ее выкупить и послать работницей в Ооисо, в христианскую гостиницу горячих ключей.