Он также описывает виды природы, рек и гор, которые встречались по дороге, впечатления о том, насколько бедный или богатый поселок или село, где он побывал, какая прослойка там больше — самурайского дворянства или простого народа, какая промышленность есть в той или иной местности, как ведутся сельскохозяйственные работы в деревне. Путевые заметки о. Николая можно назвать также своего рода полевыми записями о состоянии японской деревни в эпоху Мэйдзи.
Например, во время посещения района Цугару он записывает в своем Дневнике: «Местность бедная; кто мечтает о чистоте японских жилищ, будто бы повсюдной, пусть приедет сюда и посмотрит, в каких грязных соломенных лачугах живет бедный японский люд, по крайней мере, в Цунгарской области» (5/17 мая 1893 года). Надо сказать, что в эпоху Мэйдзи было не так много иностранцев, которые настолько хорошо знали японскую деревню.
Много записей и о гостиницах, в которых о. Николай останавливался в дороге. Например, в путевых заметках во время объезда района Дзёсю весной 1881 года он пишет следующее: «Один из везших меня ямщиков, пробежав 10 ри и не переставая бежать, пред Кумагая, стал вслух восхищаться горами направо! Как тут не сказать, что японцы — народ, расположенный к поэзии и мягким чувствам! В Кумагая добрались еще засветло, но остановились на ночлег, так как дальше нет хороших мест для ночлега, а до Маебаси нельзя сегодня добраться. В гостинице прямо объявили, что с иностранца за ночлег 50 сен. Комната порядочная; дали теплой воды вымыть голову. Ама [Амма?] мущины и женщины три раза уже приходили набиваться своим искусством. Спать хочется; но заснуть едва ли скоро придется, так как кругом гомон и шум» (7/ 19 мая 1881 года).
В путевом дневнике во время поездки по Тохоку в июне того же 1881 года есть подробная запись о производстве лака около города Фукуока в Иватэ — сколько его добывается, какова его стоимость, как ухаживают за деревьями. «Закупщики лака приходят из Эцинго и откупают деревья совсем», — пишет о. Николай (4/16 июня 1881 года). Он также подробно фиксирует свои наблюдения о разведении шелковичного червя в Дзёсю — как и каких видов производится шелковая нить, куда она продается, каковы условия труда работниц фабрики (15/27 июня 1881 года).
Похоже, о. Николай любил осматривать различные места производства — в его путевом дневнике часто встречаются описания впечатлений от посещения заводов по изготовлению соевой пасты «мисо», соевого соуса, соли, рыбных консервов, керамики и т. д.
А когда он находился на своем рабочем месте в Токийской Миссии, к нему каждый день приходили со всей страны письма с рапортами и просьбами от священников, катехизаторов, верующих. «Вчера пришло еще письмо из Акита, деревни Оою, от христианина Тимофея Циба, тоже с просьбою посодействовать искоренению ужасного обычая давить новорожденных и бросать в реку. Сегодня посланы письма к нему и к Ефрему Ямазаки с укорами и убеждениями. Авось, даст Бог, хоть у християн–то не будет этого» (13/25 января 1882 года).
Таким образом, и находясь в Токио, о. Николай через священников и катехизаторов из местных приходов постоянно соприкасался с жизненными реалиями японской провинции. Поэтому его Дневники являются ценным материалом по истории не только Японской Православной Церкви, но и различных областей Японии.
Особенное впечатление в поездках по местным приходам производит то, как о. Николай обращает особенное внимание на верующих, способных к пению, и даже в самой захолустной общине ревностно старается повысить уровень исполнения церковных песнопений.
«Поет одна Раиса, девочка, бывшая несколько лет в Хакодатской Миссийской школе, дочь о. Николая — врача, кажется, жившего в Хакодате, и поет превосходно и смело; голос у нее также отличный. Наказывал ей научить и других, способных петь» (29 мая/10 июня 1881 года).
О. Николай также очень чутко реагирует на качество исполнения песнопений.
«Поют 3–е: Иоанн Кон и 2 девочки, учившиеся пению от Василия Такеда. Девочки поют хорошо, Кон же до того дурно, что во время богослужения я должен был попросить его перестать петь и удовольствоваться одним чтением; читает же он хорошо» (13/25 июня 1881 года).
«Вечером было много катехизаторских писем; везде помаленьку дело идет вперед. Больше и больше открывается потребность в учителях пения; Роман Цибауслан на север, Яков Маедако — на юг, в приход о. Павла Таде, оттуда должен в Оосака, а пения и сам–то путем не знает; в Преображенской же Церкви слепец Александр Комагай обучает, и тому везде рады» (20 января/1 февраля 1882 года).
Развитие проповеди означало также увеличение количества людей, способных исполнять церковные песнопения.
Православные японцы эпохи Мэйдзи еще за 30 лет до введения Министерством образования программы пения в школах (которая начала распространяться около 1910 года) уже исполняли русские церковные песнопения, переложенные для пения на японском языке. Православное богослужение немыслимо без пения, поэтому умение владеть европейской техникой пения было насущной необходимостью. Таким образом, Православная Церковь вместе с проповедью веры способствовала также распространению среди японцев западного стиля пения и умения его воспринимать.
Мало кто знает о церковных хорах Японской Православной Церкви, которые в действительности владели западной техникой пения настолько хорошо, что во второй половине периода Мэйдзи их искусством восхищались студенты Музыкального училища в Уэно, одного из первых музыкальных учебных заведений в Японии. Это означает, что в тогдашней Японии в этой области им не было равных. Репутация этих хоров была настолько высока, что послушать торжественные рождественские или пасхальные песнопения в соборе Николай–до в Токио собирались даже многие англичане и американцы.
О. Николай с большой ревностью и в то же время строгостью относился к обучению церковному пению, что можно объяснить кардинальным отличием его позиции по этому вопросу от представителей других христианских конфессий.
«Это не протестантская церковная беднота, пробавляющаяся несколькими ветхозаветными псалмами, своими слезливыми стишками и самодельной каждого пастора проповедью — „чем богаты, тем и рады“, — и не католическая богомольная тарабарщина с органными завываниями». Православная же церковная музыка целиком и полностью основывается на Священном Писании и Священном Предании — «нужно только в церкви внятно читать и петь, а молящемуся внимательно прислушиваться, — и целое море христианского научения вливается в душу, — озаряет ум познанием догматов, оживляет сердце святою поэзиею, одушевляет и движет волю вслед святых примеров», — записывает о. Николай свои мысли по этому поводу (11/24 октября 1904 года).
Для него церковное пение занимает в православном богослужении безусловно приоритетное положение и само по себе является «авторитетной проповедью»: тот, кто с благоговением внимает прекрасным песнопениям, тем самым уже воспринимает божественное учение.
Из дневниковых записей о церковном пении можно получить хорошее представление о том, что представляет собой христианство для св. Николая, да и вообще для русских людей. Православие — не просто система догматов и моральных ценностей, а религия, одно из центральных мест в которой занимает величественное, пронизанное радостью богослужение, где церковные песнопения служат как проводником учения Божия, так и молитвенным ответом на него людей.
О. Николай хорошо владел «камбуном» и читал буддийские тексты. Он также иногда беседовал с бонзами в буддийских храмах. В его работе о Японии, которая была опубликована в России, можно встретить даже сочувственное отношение к буддизму — например, о. Николай пишет, что, слушая иную проповедь в храме буддийской секты Монто–сю (Дзёдо–синсю), «можно забыться и подумать, что слышишь христианского проповедника» (Япония с точки зрения христианской миссии).
А каково было отношение о. Николая к народным верованиям японцев? Здесь можно увидеть здоровое религиозное чувство о. Николая, не отравленное современным, чисто гуманистическим, восприятием мира.
Путешествуя по различным областям Японии, о. Николай видел, как широко распространена среди простого народа вера в таких языческих богов, как Инари или Дзидзо, что, однако, не вызывало в нем и тени презрения. Он воспринимал это как проявление «живого религиозного чувства» и даже считал, что местности, отличающиеся ревностным отношением народа к религиозным верованиям, наиболее подходят для христианской проповеди.