Чего орёшь, я тебя хорошо слышу. Сейчас начнётся, готовься!
– В атаку-у!!!
В тот же момент Соболев подхватил Славку, поднимая его на ноги, и они рванулись вперёд по воронкам, пробежали почти полсотни метров, когда новая волна обстрела накрыла их. Друзья оказались в соседних воронках. Не один Витька заметил тот проход в колючке, среди мин. С десяток солдат укрылось в этих воронках…
Дальнейшее Славка запомнил плохо – помнил, что выскакивали дружно из воронок, бежали сперва плотными, а потом всё редеющими группками вперёд и снова ныряли, кто куда успевал. Потом Соболев что-то кричал ему в самое ухо, велел гранату кидать. Оказывается, они совсем рядом уже с немецким бруствером, под самой стеной мешков. Кинули гранаты внутрь, а сами распластались по самой земле. Дрогнула земля, часть мешков взлетела в воздух, а часть просто снесло вниз взрывной волной и сползшими мешками придавило Славку.
– Эй, ты как? – Витька сразу оказался рядом. – Нет, уж! Так здесь помирать нельзя! Не положено! Кто ж тогда воевать будет?! Кто без тебя твою землю защитит?
– У нас получилось? – просипел Славка, едва дыша под тяжестью песка.
– Получилось, дружище, получилось, – успокаивающе приговаривал Соболев, пытаясь стащить с мальчишки тяжёлые мешки. – Внутри фашистов-гадов всех положили. Только другие сюда прут уже. Нельзя им бруствер отдавать.
И Соболев из последних сил отвалил один из мешков, освободив Славке одну руку, в которую сунул ему невесть откуда появившийся немецкий пистолет – видать большого немца они за песчаной крепостью грохнули. Потом Соболев выхватил из-за пояса нож, вспорол следующий мешок и начал руками выгребать песок. Спустил полмешка, дальше уже легче пошло. Ещё два мешка вспорол да разгрёб, тут уж Славка и сам двигаться смог, выполз из-под завала.
– Руки-ноги целы? – встревоженно спросил Соболев.
– Вроде ничего не поломало, – Славка перекатился по земле под неупавшую часть стены, встал на четвереньки. – Да, нормально всё.
– Тогда поднимайся и давай за мной! Наши уже метров на тридцать вперёд ушли.
И снова выскакивали между взрывами из воронок и короткими перебежками пытались продвинуться вперёд. Сколько прошло времени, никто сказать не мог. Потом ввязались в рукопашную. Славка подобрал где-то кусок жердины и, вспомнив деревенские игрища, начал крушить вокруг всех подряд. Хоть и отощал парень в последнее время, но страх утроил его силы. Где был Соболев, Славка уже не видел, но был уверен, что тот со своим ножом точно не пропадёт. Раз уж такой зелёный юнец до сих пор жив, то опытный Соболев, наверное, уже далеко вперёд продвинулся. Значит, надо его догонять. И Славка прорывался вперёд…
А к вечеру того дня, 7 декабря 1941 года, 125 стрелковая дивизия продвинулась по рву на четыреста восемьдесят метров и закрепилась на новой позиции.
Славка с надеждой всматривался в лица оставшихся в живых семнадцати товарищей из ста восьмидесяти, но Соболева среди них не было…
Геннадий Лагутин
Журавли зовут…
Он был, кажется, здесь совсем недавно и, вероятно, все-таки, давно. Тогда так же горел огонь под этим взмывающим вверх шпилем из белого металла, и деревья парка вокруг тихо шумели подрумяненной осенью листвой … И так же горел этот Вечный Огонь, гася прерывисто полыхающее пламя в вечном пространстве дня. И по-прежнему шелестел осенней листвой парк.
Он снял поношенную кепку, сунул ее под мышку искалеченной левой руки, а здоровой осторожно вынул из-за пазухи красный тюльпан и, так же осторожно, словно это была дорогая пушинка и могла улететь, положил его на холодный блеск мраморной плиты.
Редкие прохожие оглядывались на него, удивленно ощупывали глазами. Потому что одет он был не так, как теперь одеваются все – старая солдатская гимнастерка со стоячим воротником, перетянутая в поясе брезентовым ремнем, такие же поблекшие от времени и частой стирки брюки и кирзовые сапоги. Как ни чистил он их, они так и не заблестели, эти добром послужившие ему когда-то жесткие и прочные сапоги – крем просто подновил их. Конечно, не понимали прохожие, особенно молодые, что значит матерчатая нашивка на гимнастерке – золотая полоска между двух зеленых. Что значит орден Красной Звезды, возможно и знали.
Он надел бы и пилотку, но из госпиталя его выписали зимой и дали, как и всем, новую шапку, а ее он износил. Она всегда грела, эта скромная солдатская шапка. И шинель он тоже не надел, она тоже износилась.
С изъеденной сединой головой, прошел он в аллею, сел на скамейку и нахлобучил кепку. Закурил и усмехнулся: словно фокусник работал одной рукой, когда зажигал спичку. Зажигалок он не признавал.
Не хотел он думать ни о чем в этот обещающий ясность и тепло день, сидеть вот так, вольно, курить и смотреть. Но вспомнил, как у него утром, когда он встал с постели, странно и неожиданно кольнуло сердце, и закружилась голова. Он схватился за спинку стула, а потом, словно крадучись, сел на него. Но жена заметила эту странность, тревожно спросила:
– Ты чего?
– Ничего, голову обнесло, – ответил он резко, обозлившись и на себя и на жену почему-то. – Этот проклятый телевизор, я когда-нибудь с балкона его сброшу!
– Смоли меньше! – взъярилась жена. – Сигарету изо рта не выпускаешь! Телевизор ему на нервы действует!
Он промолчал, сидел, опустив голову, и прислушивался к сердцу. Ретивое будто утихомирилось, и он продолжил более осторожный разговор с женой:
– Сто раз будут передавать эти проклятые сериалы, и ты будешь смотреть. Такая любительница на старости лет стала – страсть прямо!
– А я не могу смотреть твою войну, аж телевизор дрожит, когда стреляют. Тебе же хоть бы хны, сидишь как истукан! – взвилась жена, явно давая понять ему, что не собирается уступать.
Он махнул рукой, но все-таки усмехнулся, не оставляя своей позиции в споре:
– Ладно, ты всегда права, но войну не трожь. Она у меня осталась вот где! – похлопал здоровой рукой по сердцу, к которому продолжал прислушиваться.
Теперь усмехнулась жена, но по-своему.
– А ты левой покажи, где у тебя хранится она, проклятущая!
Левой у него не было. Вернее, она осталась, но давным–давно напоминала ощипанное птичье крыло: у нее не хватало кисти…
Тогда тоже была осень. После достаточно длительного затишья, казалось, что даже воздух был насыщен ожиданием скорого наступления. Его отобрали в специальную роту, которую формировали из солдат крепких и выносливых. Кто-то позже, в шутку, непонятно почему, назвал эту роту «гренадерской», хотя на гренадеров прошлых лет, они никак не тянули – ни ростом, ни статью.
Роту тайно отвели в близкий тыл, где всем бойцам раздали стальные нагрудники СН-42, похожие на кирасы, и для привыкания к ним, устраивали учебные атаки. Бежать с полным боекомплектом и автоматом, да еще тащить на себе 3.5 килограмма брони было совсем нелегко. Мало того, при падениях и передвижении ползком, кираса немилосердно набивала на теле синяки, хотя внутри ее была специальная прокладка. Однако вскоре кто-то придумал. Бойцы отрезали у ватников рукава и надевали кирасы поверх ватников. При беге задыхались от жары, но всё же так было сподручней – пар костей не ломит.
«Гренадеры» должны были наступать в первых рядах атакующих.
Они тогда вышибли фашистов из первой линии их траншей. Как все его товарищи, он кричал что-то, стрелял из автомата по убегающим врагам. Несколько пуль попали в его кирасу, на счастье – не пробили. Видел, как из блиндажа сиганул здоровенный немец в исподней рубахе. Наметанным глазом сразу определил по сапогам: офицер! Наверное, он, враг, почувствовал его близость. Обернулся и вскинул пистолет…