Угольки от костра Господня
Однажды ранним весенним утром с кувшином на плече, в плетеных сандалиях на босу ногу девушка лет 15—16 пробиралась к источнику по узкой извилистой дороге, какие по сей день соединяют сложный лабиринт левантийских селений. В захолустном Назарете этот источник был единственным, поэтому даже на те 250, а, может быть, 300 семей, которые здесь обретались, питьевой воды едва хватало. Наверное, она торопилась опередить других хозяек, чтобы зачерпнуть еще не замутненной влаги. У источника никого не было. Мириам перегнулась через широкий камень, за которым журчал прозрачный ручей, и протянула к нему кувшин, но тут случилось невообразимое: показалось, что грянул гром среди ясного неба. Из облака света послышался голос — не мужской, не женский, а такой, какой не опишешь словами: «Радуйся, благодатная! Господь с Тобою, благословенна Ты между женами…» Наверное, девушка выронила сосуд. Возможно, даже бросилась ничком на землю, думая, что пришла ее погибель…
Очнувшись, она опрометью бросилась по улице, называемой ныне ее именем — улицей Марии, — обратно, домой, и в полном, надо полагать, смятении села отдышаться. Но собраться с мыслями не удалось: сверхчеловеческий голос, голос самого архангела Гавриила возвестил, что ей надлежит родить Сына Божия, Спасителя мира. С этого все и началось. Так или примерно так могли развиваться события в день Благовещения, если исходить из апокрифического Евангелия от Иакова. Вернее, если переводить это Евангелие на язык живых картин, в которых мог и может «участвовать» каждый человек и две тысячи лет назад, и сегодня, и всегда. Ведь человеческая природа, если верить философам и психологам, не меняется. А все персонажи Священной истории, кроме самого Назарянина, были просто людьми.
Этим людям были свойственны слабости и добродетели, они занимались повседневными делами, о них, как и о нас сегодня, судачили соседи. Они жили в городах, многие из которых существуют по сей день. Ходили дорогами, лишь в ХХ веке закованными в асфальт.
В любом израильском ресторане вам и теперь подадут мушта, или амнона (один из видов тилапии), «рыбу Святого Петра», которая водится только в Галилейском море. Вы без труда поймаете в Иудейской пустыне медлительную саранчу и, если преодолеете естественное отвращение, можете съесть ее так же, как это изо дня в день делал Иоанн Креститель. Отдохнете после утомительного подъема в гору под оливой Гефсиманского сада. Оглядите с горы Искушения «все царства земные», кои дьявол предлагал Христу за отказ от спасения человечества...
Возможностью ярко «оживлять» евангельские события мы отчасти обязаны тем, кто в XIX веке так или иначе пытался подорвать религиозную догму: историкам-позитивистам. «Апостолы» новой школы с ее сравнительным анализом источников, датировкой археологических находок, расшифровкой забытых алфавитов и прочими методами не устояли перед соблазном составить светскую биографию «пророка из Галилеи»… И тут же получилось, что многие детали Священной истории как минимум сомнительны. Что, возможно, все было не так…
А как? Исследовать этот вопрос оказалось так же трудно, как и увлекательно, поскольку христианское учение предельно вещественно (в притчах Иисуса олива всегда означает оливу, а блудный сын — блудного сына), и в то же время — часто неконкретно (Господь то «восходит на гору», то «посылает учеников к воротам», но на какую и к каким — непонятно).
Отсюда, в частности, и разночтения при идентификации святых мест. Отсюда — неиссякающий интерес к реконструкции новозаветных событий. И масса вопросов, на которые нет, да и не может быть окончательного ответа. Например:
Где родился Христос?
Вопреки страстным уверениям профессиональных израильских экскурсоводов, которые сами на палестинские территории носа не кажут, мирным путешественникам там бояться особенно нечего. Во всяком случае, в рождественскую ночь посреди города Бет-Лехема, иначе — Вифлеема. К тому же на сей раз впервые после пяти лет интифады власти Палестинской автономии пошли на некоторые компромиссы. И даже сами приглашали паломников в Вифлеем, гарантируя им безопасность…
Надо сказать, они сдержали слово. Даже, пожалуй, перестарались: по количеству металлоискателей, молодых людей в зеленой форме и с овчарками местный храм превзошел в ту ночь даже аэропорт имени Бен-Гуриона.
Церковь Рождества Христова, возле которой столпился народ, — единственно подлинная византийская церковь на всей Святой Земле. Видимо, из уважения к одному из самых священных событий христианской истории ее пощадили и арабы, и персы (один из волхвов на фасаде, по счастью, «оказался» в персидской одежде), и даже крестоносцы, имевшие обыкновение отстраивать все встречные греческие храмы на свой лад. Конечно, на обетованной земле не могли не «отметиться» и католики — францисканское аббатство примыкает к православному святилищу стена к стене. Внутри помещения сообщаются, что, как, увы, повсюду в Палестине, порождает нескончаемые тяжбы и споры. Так вышло и теперь: греки, чей алтарь находится как раз над гротом Рождества, запретили монахам ордена Святого Франциска заступать на их территорию в ночь с 24 на 25 декабря 2005 года. Точнее, не то чтобы категорически запретили, а ждали, когда их хорошенько попросят. Духовные чада Папы Римского, однако, проявили характер и решили обойти строптивых соседей. «Обойти» — в буквальном смысле. Дело в том, что к входу в грот примыкает еще и армянский придел. С армянами договориться удалось, и теперь католикам предстояло добираться замысловатым маршрутом по старинному подземному коридору к ним, а уже оттуда — в пещеру. Правда, выйти из нее с другой стороны им было нельзя, так что всей колонне придется у Христовых ясель разворачиваться назад. К этому многотрудному походу и собирались присоединиться мы с фотографом Александром Сориным.
Часы на башне аббатства показывали 23.00, дождь густел, угрожая превратиться в снег. Густела и толпа, прирастая зонтиками, наречиями, цветами кожи, возрастами, темпераментами. Прямо позади меня образовался многорасовый хор под управлением негритянской четверки, скорее всего, заезжего квартета соул-музыкантов. Благообразные британские пенсионерки и дисциплинированный «взвод» немецких туристов, влюбленная пара мулатов и стайка белесых финнов — все мученики очереди охотно теснились к ним, очевидно, не желая, чтоб естественное раздражение из-за холода и неразберихи подавило чувство умиления перед Тайной. Мелодия Jingle Bells сменялась трогательным испанским гимном «Младенец Иисус», немецкое Tannenbaum моими стараниями переходило в сольное «В лесу родилась елочка». Тем временем палестинские телевизионщики перетаскивали через древнюю базальтовую ограду аппаратуру, а также — по чьей-то просьбе — старушку в инвалидной коляске. Откуда-то сверху послышался глуховатый перезвон колоколов. Из-за угла донесся вой сирены, и секунду спустя показался кортеж, сверкающий сигнальными огнями, как инопланетная космическая станция, — на рождественскую мессу прибыл глава Палестинской автономии Махмуд Аббас.
А Сорин вдруг задумчиво заметил: «Ты знаешь… у них тут у всех какие-то билеты». В самом деле, у разноплеменных очередников обнаружились намокшие красно-белые бумажки. У нас же ничего подобного не имелось. «Ерунда, — бодро возразил я. — Кто может выдать билет на встречу с Богом?» Однако в душе сам себе не очень поверил, и мы договорились на всякий случай просачиваться к Богу поодиночке… Разошлись. И вскоре с нижней ступеньки лестницы, ведущей к последнему контрольному пункту, я заметил, как оранжевая куртка моего товарища, промелькнув под дулами арабских автоматов, скрылась внутри храма. А меня… «стража не пустила во дворец». С лаконичным: «Нет билета — нет прохода!» — усатый сержант выпихнул меня плечом куда-то вбок, и я оказался вплотную прижатым к стене.
Пусть читателям, начисто лишенным сентиментальных или мистических чувств, мои переживания покажутся смешными, но я ощутил ужас, горе и отчаяние: видно, Дева Мария не хочет допустить меня на Рождество своего Сына… Впав в скорбную апатию, я побрел вдоль каменной кладки. И тут неожиданно увидел узкую дыру в стене, у самой земли. В глубине виднелся слабый луч света. Выбора не было — нырнул. И совершенно беспрепятственно попал в старую византийскую церковь — ту самую, в которую не желали допускать католиков. Вот высокий алтарь с иконой Владычицы Небесной, вот позади него — крутая лесенка, ведущая куда-то в подпол. Если б не десятки свечей, поставленных у первой ступеньки, никто бы ее и не заметил. А там, внизу, в гроте, — то, к чему все и стремились: Вифлеемская звезда на широком теплом камне, где появился на свет Сын Человеческий, и ясли, где Он лежал спеленутый. Народу в церкви пока совсем немного: ведь до греческого Рождества еще две недели. Откуда-то из левого крыла храма раздается приглушенное пение. Следуя на звук, добираюсь до площадки с выломанным во внутренней стене проемом: сквозь него видно, что происходит в соседнем католическом храме. Там зал залит рассеянным светом, над головами тысяч людей снуют телекамеры. По «мою» сторону на площадке тоже тесно: тут сгрудились те, кто отмечает праздник сегодня и кому, видимо, не повезло так же, как и мне. Мы стоим, не замечая хода времени. Пролетает час, другой. Наконец со стороны католической процессии раздается детский плач.