Царство, республика, диктатура
Цари, правившие Римом примерно с 753 по 509 год до н. э., были единоличными вождями подвластного им народа. Население избирало такого вождя на общем Собрании, после чего, с благословения богов, точнее — служителей их культа, происходила инаугурация. Царь считался «отцом нации», выполнял функции верховного жреца и главнокомандующего, объявлял войну, заключал мир, «принимал» у побежденных новые территории, а также вершил суд и имел право казнить либо миловать любого подданного (тогда еще не «гражданина») по полному своему произволу. Сенаторы, члены собрания благородных старейшин (название происходит от лат. senex — «старик») в ту эпоху также назначались царями и играли роль скромных советников высочайшей особы. Первоначально прообраз всех европейских парламентов состоял из ста членов (легенда говорит, что так было при Ромуле), затем из двухсот и, наконец, разросся до трехсот. Роль же изначальной римской «генеральной ассамблеи» исполняли курии, объединения римских семей по десятку в каждом. Десять курий, в свою очередь, составляли трибу, а их в городе насчитывалось три. Триба представляла собой как бы особое «племя». При Царстве одна из них включала в себя исконно латинские роды, вторая — сабинские, а последняя — этрусские. Все члены одной из тридцати вышеописанных «ячеек общества», способные носить оружие, составляли, в свою очередь, «Генеральную ассамблею» города Рима, так называемую Комицию курий. Она, в определенном смысле, пользовалась высшим авторитетом в государстве: «наделяла властью» царя, ратифицировала его важнейшие инициативы. Таким образом, мы видим, что уже в раннем Риме прорастали зачатки той высокой демократии, расцвет которой пришелся на эпоху Республики 509—27 годов до н. э.
Нерон: Hostis generis humani — Враг рода человеческого
Исторически сложилось так, что имя этого человека для большинства цивилизованных людей стало синонимом слова «чудовище». Светоний, благодаря которому нам известны основные факты Неронова правления (54—68 годы н. э.), бесстрастно фиксирует его деяния, подробно рассказывая об убийстве матери, об эксцессах, связанных с его вызывающей «артистической» деятельностью, в угоду которой он забывал о своем долге «отца отечества», и о пожаре Рима. И тем не менее целых четыре страницы он посвящает добрым начинаниям молодого императора, объявленного таковым в 17 лет. Замечая при этом, что и после смерти Рыжебородого (Агенобарба) некоторые «еще долго украшали его гробницу весенними и летними цветами и выставляли на ростральных трибунах то его статуи в консульской тоге, то эдикты, в которых говорилось, что он жив и скоро вернется на страх своим врагам». Даже крупнейший дипломатический партнер Рима, парфянский царь Вологез, настойчиво просил, чтобы память императора оставалась в почете, ведь он был мирно настроен к Востоку, с которым Римская империя воевала и до и после него. Светоний подтверждает: «И даже двадцать лет спустя, когда я был подростком, явился человек неведомого звания, выдававший себя за Нерона, и имя его имело такой успех у парфян, что они деятельно его поддерживали и лишь с трудом согласились выдать».
Говорят, что поначалу юноша собрался править по «лекалам» Августа, стараясь показать свою щедрость, милость, мягкость и справедливость. Награды доносчикам сократил в четыре раза, народу роздал по четыреста сестерциев на душу, обедневшим патрициям положил ежегодную ренту, а когда ему принесли на подпись указ о казни какого-то преступника, воскликнул: «О, если бы я не умел писать!» Писать Нерон, однако, умел, и вообще был одним из самых образованных людей своего времени: воспитывал его сам Сенека. Причем воспитывал в скромности, которую философ относил к числу первых добродетелей. Так что под его влиянием юноша даже отказался от ставшего уже традиционным для принцепсов титула «отца отечества», а также от ритуальных благодарностей Сената: «Я еще должен их заслужить».
Распространенное мнение о том, что Нерон сам поджег Рим, весьма сомнительно. Ведь именно он придумал строить в городе дома со специальными портиками, которые при случае могли пригодиться во время тушения пожара. Огня император не любил и боялся. Как и предшественники, он был более склонен к созиданию, чем к разрушению. В провинции Ахайя (то есть, собственно, в Греции) вел работы над грандиозным каналом через Истмийский перешеек. «Собрал сходку, призвал преторианцев начать работу, под звуки труб первый ударил в землю лопатой и вынес на плечах первую корзину земли». Новый водный путь сократил бы морское сообщение между Италией и Афинами примерно на месяц. Поначалу Нерон не пренебрегал и воинской славой империи: он задумал поход к Каспийским воротам, набрал в Италии новый легион из молодых людей шести футов роста и назвал его «фалангой Александра Великого». Но дальше этого дело не пошло.
Однако с хорошими починами что-то не заладилось, как, собственно, и с его репутацией в истории. Конечно, все вычитанные из Светония и других источников похвалы не отменяют других, более растиражированных сведений о нем, основанных в первую очередь на ужасающем сценарии убийства матери. Источники утверждают, что для его осуществления построили специальный корабль, который по выходу в море должен был развалиться на части и пойти ко дну. Но заговорщикам не везло: море было спокойным, а ночь звездной. Когда же обрушилась утяжеленная свинцом кровля каюты, в которой находилась Агриппина, высокие стенки ложа защитили ее. А потом, оказавшись в воде, мать императора смогла добраться до одной из рыбацких лодок. Ее наперсницу Ацерронию, которую злоумышленники приняли за Агриппину, забили баграми и веслами. Однако для самой Агриппины передышка была недолгой: матери не удалось убедить сына в том, что она не подозревает об истинной причине крушения, и тот послал к ней убийц. Сначала Агриппину ударили палкой по голове, а потом, когда центурион потянул меч из ножен, она подставила живот, восклицая «Поражай чрево!» Нерон же отправил сенату послание, в котором обвинил мать в попытке захвата власти и в покушении на его жизнь (это после кораблекрушения!). Текст позорного письма сочинил Сенека. Славе Нерона не способствовали и гонения на христиан. Как пишет Тацит, после обвинения иноверцев в поджоге Рима, «он предал их изощреннейшим казням».
За свои злодеяния Нерон, как известно, не остался безнаказанным. Смерть этого императора, правившего в самый разгар римского авторитаризма, по иронии судьбы полностью соответствовала полузабытым идеалам республиканской справедливости. В 68 году н. э. Сенат и римский народ неожиданно почувствовали себя в силах справиться с тираном. Узнав о смертном приговоре, Нерон пронзил себе горло кинжалом со словами: «Какой великий артист погибает!»
Эпоха республики 509—27 годы до н. э.
После изгнания последнего царя Тарквиния Гордого (этруска по происхождению) вся полнота его исполнительной власти перешла в руки двух консулов (поначалу их называли преторами), избираемых Комицией курий. Консульской власти попытались придать как можно больше очевидных черт отличия от прежней: последняя была пожизненной, а новые правители сменялись ежегодно. Царь был один, а консулов — двое, причем присяга вменяла им в обязанность «уравновешивать, контролировать и ограничивать друг друга». Более того, вопросы жизни и смерти граждан находились вне пределов консульской компетенции. Символическая атрибутика царей за консулами осталась, однако, находясь в самом Риме, их телохранители подчеркнуто извлекали из фасций (пучков прутьев) топорики. Наконец, жреческие полномочия царей отошли не к консулам, а к специальному должностному лицу, называемому rex sacrorum — «царем жертвоприношений», а контроль над финансами доверили квесторам, также избиравшимся прямым народным голосованием. Со временем, однако, стало очевидно, что в особых ситуациях необходима более жесткая и простая система «антикризисного» управления, а именно диктатура. Диктаторы мыслились в роли своего рода «временных царей». Они получали полную власть над городом и армией (даже над жизнью и смертью граждан), в их фасциях всегда торчали топорики. Такие чрезвычайные функции могли сохраняться за одним и тем же лицом не дольше шести месяцев, по истечении которых к исполнению своих обязанностей возвращались консулы. Как нетрудно догадаться, в самом допущении диктаторской идеи была заложена смертельная опасность для республики — ее гибель представлялась лишь вопросом времени. В самом деле, сначала Сулла и Цезарь «в виде исключения» назначались пожизненными правителями — dictator perpetuus, а затем власть и вовсе приобрела явные монархические черты.