— Расслабься… — шепнул Костик.
Вдруг в зал вошла Си, сделала два шага ко мне и остановилась в метре. Она смотрела мне прямо в глаза. Я почувствовал какой-то странный восторг, смешанный с почти мистическим ужасом, — настолько страшными и неземными были ее глаза. Черные расширенные значки и радужная переливающаяся оболочка вокруг них — тонкий кружок, как протуберанцы на Солнце во время затмения.
Да, забыл сказать: Си была абсолютно голая, не считая черного треугольничка, прикрывавшего лобок.
Я успел заметить, как у директора Станислава Сергеевича медленно отвисает нижняя челюсть и коньяк тонкой струйкой выливается из наклоненной рюмки. А дальше я уже себе не принадлежал, хотя был в полном сознании и памяти.
Костик, стоявший чуть сбоку и позади Сигмы, направил на меня указку. Из ее конца мне в грудь уперся тончайший красный лучик и принялся медленно сканировать вправо-влево, как бы ища нужную точку.
— Правее, — шепнула Сигма, не отрывая глаз от меня. — Стоп!
Лучик остановился, и в то же мгновенье я испытал… Но что же я испытал? Одним словом не скажешь. Счастье? Одухотворение? Любовь?
Все не то.
Благодарность!
Вот это ближе всего. Благодарность непонятно к кому и непонятно за что.
— Кто ты? — спросила Си. — Расскажи о себе.
Я послушно открыл рот и, ни чуточки не удивляясь происходящему, стал говорить следующий текст на английском языке:
— My name’s Gene Vincente. Well, actually really my name was Vincente Eugene Craddock, but when I started playing music I chose another name for myself. Right now, yeah, I’m as good as I used to be a couple of years ago, but still some guys come to listen to me. Well I’m not so hot as Elvis, you know… But anyway, everybody is nothing more than just himself, isn’t it?[1]
Ну, в школе я английский учил, как и все. Но не настолько знал его, чтобы с ходу выдать такой монолог. Да и не в английском дело, а в той странной, мягко говоря, информации, которую я тут озвучивал.
— Ты можешь спеть что-нибудь? — вкрадчиво проговорила Сигма, блеснув глазами.
— Yeah, that’s OK. This song made me a star in two weeks. I made it in the hospital when I was supposed to be a fucking Marine, and I was trying not to be…[2]
И я запел:
Тут Костик, отойдя к пульту, нажал какой-то рычажок, и темная комната, мерцающая вспышками света, огласилась звуками этой песни, но уже под аккомпанемент ансамбля, при этом уверенность, что это моя запись, что пою на этой пластинке я — Джин Винсент, была у меня полнейшая.
Си закрыла глаза, повернулась и вышла из комнаты.
Костик выключил свою лазерную указку.
Музыка продолжала играть, но это была уже не моя музыка. Это была песня, которую я вообще впервые слышал!
Первым опомнился Станислав Сергеевич. Он влил в себя рюмку коньяка, покрутил головой, легонько похлопал себя ладонями по щекам и сказал:
— Весело тут у вас!.. Ну, я пошел. Спасибо.
И вышел на цыпочках.
Шнеерзон прощально взмахнул ему вслед рюмкой и тоже выпил.
— Пошли поговорим, — сказал мне Костик.
— Куда?
— Пива попьем, у тебя же смена кончилась.
Действительно, мой сменщик Игорь Косых уже был тут. Он явился, как раз когда я допевал свой хит и так и остался стоять в дверях с озадаченно-идиотским выражением на лице.
— Пошли, — сказал я.
Я думал, что Сигма тоже пойдет с нами, но в соседний с магазином бар «Инкол» пошли мы вдвоем. Взяли по пиву, уселись за столик в углу, и Костик сказал:
— Ну? Ты понял?
— Что тут понимать? Гипноз, — сказал я.
— И твой английский — гипноз?
— Ну да. Я читал. Можно внушить хоть арабский.
— Кстати, ты знаешь, кто такой Джин Винсент? — вдруг спросил он.
— Без понятия. А что, есть такой чувак?
— Был, — сказал Костик. — Он умер в Лос-Анджелесе 12 октября 1971 года. А ты когда родился?
— 21 октября 1971 года.
— Через девять дней, иными словами. И тоже в Лос-Анджелесе. Связи не улавливаешь?
— Ага, как же. Улавливаю. А еще в Лос-Анджелесе отравилась Мэрилин Монро. Но несколько раньше. И что?
— Ну, куда делась ее душа, нам еще предстоит выяснить, — совершенно серьезно сказал Костик, — а вот то, что душа рок-музыканта Джина Винсента на девятый день после его смерти переселилась в новорожденное тельце Женечки Граевского, — тут он ткнул в меня пальцем, — это, считай, уже доказанный факт. Ты — очередная инкарнация этой души.
— Ты серьезно? Костик, ты учти, я в эту мутотень эзотерическую не верю ни на грош. Я вообще материалист.
— Это твое личное дело, Джин, — сказал Костик и чокнулся со мною кружкой пива.
Короче говоря, просидели мы так с ним часа три и выпили по два литра пива. Костик рассказывал мне о феномене Сигмы, а я слушал, не зная верить этому или нет. Должно быть, он рассказывал не все. А я не всему верил. В результате в меня улеглась такая примерно информация.
Сигма обладает паранормальными способностями (допустим!), и самая главная из них та, что она способна при определенных условиях видеть прошлые инкарнации человеческой души.
То есть христианство побоку, работаем в сфере индийской философии и религии. Души никуда не деваются, не возносятся на небеса, а вечно обитают тут, переходя от человека к человеку, а иногда к зверю или растению и одушевляя их.
В самой популярной форме это изложено в песне Высоцкого о том, «что мы, отдав коньки, не умираем насовсем».
Ну, тоже допустим, хотя с огромным скрипом.
По словам Костика, они с Сигмой учились в одном классе. Потом Костик пошел на биофизику в Университет, а Сигма никуда не поступила, поболталась в нескольких фирмах и вот осела у Шнеерзона.
— Ну, и как выяснились эти… ее способности? — спросил я.
— Еще в школе мы что-то такое странное в ней замечали. Часто угадывала разные вещи. Если придумывала прозвища, то они прилипали намертво. Одного парня прозвала Хорек, он так и остался Хорьком, хотя фамилия у него была Гусев. Си потом рассказывала, что душа этого Гусева раньше жила в хорьке.
— Ну, положим, это все простое гонево, — сказал я.
— Возможно. Но вот слушай про меня… — продолжал он.
Это произошло около года назад, в магазине Шнеерзона. Костик монтировал там очередную световую гирлянду (он вообще во всякую электронику на раз врубается). Опять что-то мигало, переливалось, а Си от нечего делать принимала всякие позы.
Потом вдруг внимательно посмотрела на Костю и говорит:
— Ты кто?
— Кот, — ответил он как-то механически.
— Правильно, — кивнула она. — Рыжий кот с черными полосками. А как тебя зовут?
И он почему-то сказал: «Шалопай».
— …Ты понимаешь, это само собой выскочило, я даже успел подумать, что это за глупые шутки у меня сегодня, а она рассмеялась и сказала, что в прошлой жизни я был рыжим котом Шалопаем. Ну вот так пошутили — и хватит… — возбужденно продолжал Костик.
А дальше было вот что.
Где-то через месяц в семье Костика было торжество — юбилей дедушки, семьдесят пять лет ему исполнилось. И вся Костикова семья поехала в гости к этому дедушке на квартиру, где раньше они все вместе жили, двадцать лет назад, и где, собственно, и родился Костик. Уже через год после его рождения его родители получили свою квартиру и уехали оттуда.
И вот за праздничным столом и за воспоминаниями о тех немыслимо далеких временах, о которых Костик, конечно, не помнил, его мама вдруг вздохнула:
— А вот в этом кресле любил спать Шалопай…
Костика как током ударило. Но он попытался не подать виду.
— А кто это — Шалопай?
— Кот у нас такой был, — сказал дед. — Ты его не видел. Он был старый, как я сейчас, и умер аккурат перед твоим рождением.
— Рыжий? С черными полосками? — спросил Костик.
— Ну да. На тигра смахивал. А ты откуда знаешь? — удивилась мама. — Я тогда так ревела, что чуть выкидыш не сделался…
Выходило, что душа Шалопая, притаившись где-то, ждала появления Костика целый месяц (он потом проверял даты), а потом, так сказать, впрыгнула в младенца. А почему какая-нибудь другая душа не сделала этого, пока Костик был в роддоме?
1
— Меня зовут Джин Винсент. Вообще поначалу меня звали Vincente Eugene Craddock, но когда я стал музыкантом, я выбрал себе новое имя. Сейчас мои дела не так хороши, как несколько лет назад, но я еще собираю публику. Потягаться с Элвисом мне оказалось не по силам, ну что ж… Каждому свое, не правда ли? (
2
— О да, охотно. Вот эта песенка сделала меня знаменитым за две недели. Я сочинил ее в больнице на военно-морской базе, я тогда хотел скосить с флота… (