История повторяется. В начале ХХ века Российская империя была богатой и могущественной державой – с сильной экономикой, с армией и полицией, с мощной образовательной системой, с надёжной церковной опорой, с уже успевшей сформироваться «популярной культурой»; даже профессиональные массмедиа у власти имелись (достаточно назвать «Новое время»). Не было у неё лишь одного – каких-либо рычагов и инструментов в сфере «высокой культуры». Все хорошие поэты (исключая только, может быть, Бориса Садовского) были «против царя»; когда же они временно шли «за царя» (как в самом начале Первой мировой), то моментально превращались в «попсовиков». Вспомни, какую чудовищную ура-патриотическую лажу стал гнать в 1915 году изысканнейший Фёдор Сологуб, и это неслучайно: у тогдашнего патриотизма не было никакого другого языка, помимо казённо-попсового. И что же? Режим Романовых обрушился в три дня.
Сейчас у нас есть парадигма «высокой поэзии», выстроенная на «толстожурнальной» структуре. И она заражена компрадорщиной в такой степени, что страшно подумать (вспоминаю, какие антироссийские художества выделывали наши присяжные пиитические мэтры во время «осетинской кампании августа 2008 года»).
Я сейчас говорю отнюдь не о «запретах и репрессиях». Как известно, карандашную линию можно сделать короче, не стирая её, а всего лишь нарисовав рядом другую, более длинную. Если имеет место быть «высокая поэзия», настроенная в общей массе антигосударственно, значит, власть должна сформировать себе вторую, параллельную «высокую поэзию», настроенную к ней хотя бы нейтрально.
Это необходимо ещё и потому, что старенькая «толстожурнальная» система уже не справляется со своими обязанностями. «Вертикальная мобильность» в нынешней литературной ситуации крайне низка. Несколько поколений российских поэтов оказались выброшены на свалку забвения. Мне негде рассказать о моих трагически погибших (убитых) друзьях и знакомых, о поэтах моего поколения – о краснодарце Максиме Максименко или о Максиме Медведеве, майкопчанине, переехавшем в Хабаровск. Ни в «Новом литературном обозрении», ни в «Арионе», ни в «Воздухе» мне сделать это не дадут. Стало быть, нужно, чтобы где-то я бы смог отдать дань их памяти. Пусть же это «где-то» мне обеспечит государство.
Предвижу возражение: но ведь уже были неоднократные поэтпроекты, исходившие от разных структур государства и закончившиеся полным фиаско.
Отвечу: они и не могли завершиться иначе, поскольку все были отданы на откуп чиновникам (федерального или местного уровня).
Нет, не то чтобы я был категорически настроен против чиновничества как класса. Дело в другом. В первом письме я сказал о том, что современная поэзия, увы, превратилась в самозамкнутую субкультуру. Подавляющее большинство людей пребывает вне данной субкультуры, оно не разбирается в нынешней поэзии. Чиновники – из того самого большинства. Чиновники не просекают фишку – в такой же мере, в какой фишку не просекают все остальные непосвящённые (дворники, слесари, милиционеры, продавщицы и т.д.). Дай волю министру, мэру, префекту или супрефекту, сделай его председателем жюри поэтического конкурса – и все преференции достанутся… В лучшем случае самому понятному тексту, то есть «попсе» или «полупопсе», какому-нибудь «русскому шансону». В худшем случае родственникам и приятелям «нужных людей» (то есть почти стопроцентно – махровой графомании).
Стало быть, нельзя не обойтись без одной важнейшей социокультурной фигуры. Назову её «эксперт».
Эксперт – это человек, который, во-первых, лоялен к нашему государству. А во-вторых, который разбирается в современной поэзии и способен отличить Айзенберга от Вексельберга. Я прямо сейчас, с ходу могу назвать тебе несколько десятков подходящих кандидатур в эксперты (воздержусь от этого только потому, что у этих людей – сложные отношения друг с другом, и, обнаружив свои имена в моём списке, они сообща обидятся на меня).
Я против того, чтобы набирать «экспертов» исключительно из «либералов» или только из «патриотов». На мой взгляд, конфликт между «либералами» и «патриотами» к настоящему моменту исчерпал себя, выгорел. Вменяемые люди есть и среди «либералов» (не страдающих компрадорством и русофобией), и среди «патриотов» (свободных от сталинизма и оголтелой юдофобии). Одни поклоняются Бродскому, другие Рубцову; одни ценят Ахмадулину, Кушнера и Кенжеева, другие – Струкову, Соколкина и Тюленева – и не думаю, что первые и вторые не найдут языка меж собой. Владимиру Бондаренко и Валерию Шубинскому нечего делить, и потому они способны понять друг друга и совместно выработать общую экспертную линию, равноприемлемую для всех сторон.
Я вообще против излишней «политики» в проекте «второй высокой поэзии». Есть огромное множество «живых точек роста» – симпатичных безвестных поэтов – модернистов и традиционалистов, верлибристов и силлаботоников – в Майкопе, в Краснодаре, в Красноярске, в Иркутске, в Омске, во Владивостоке, в Воронеже, в Смоленске, в Калининграде, в Екатеринбурге и в Перми, да хоть в Москве и в Петербурге. Они ждут очереди напечататься в «толстых» журналах, а очередь всё не подходит; «толстожурналье» ублажает компрадоров и их избранников, так что своей очереди поэтам-бедолагам приходится ждать аж до морковкина заговенья. В подавляющем большинстве все эти поэты не пишут о политике; они всего лишь хотят быть публикуемыми и обсуждаемыми. Пусть же государство (при содействии экспертов) исполнит их желание.
Не обязательно «вторая высокая культура» должна осуществляться через государственные программы и издания. Возможны частные бизнес-проекты разного рода (ведь «Северная пчела» и упомянутое выше «Новое время» были частными изданиями, кстати, приносившими своим хозяевам гигантскую прибыль).
Сейчас вся поэзия (помимо «попсовой») пребывает в плачевном состоянии. Изысканные виртуозы рифмы и корявые графоманы сближены крохотными тиражами своих сборников. Книга ужасного поэта выходит пятьюстами экземплярами, и книга замечательного поэта выходит пятьюстами экземплярами. Но подобное положение дел поддаётся исправлению. На первых этапах некоторые разработки в области «второй высокой поэзии» может спонсировать государство. Допустим, с нуля раскручивается новый, доселе никому не известный поэт – его фамилия постоянно упоминается в рекламе на государственных телеканалах и в ток-шоу; через некоторое время сборник стихов этого поэта выходит тиражом в сто тысяч экземпляров. А некоторые парадигмы современной поэзии – это, говоря между нами, самый настоящий Клондайк. Взять хотя бы тот самый «новый романтизм», о котором я рассказывал тебе в предыдущем письме. Издатель, который сумеет правильно разработать поэзию «новоромантиков», озолотится.