Первоначально, оказывается, «Брагу» начинало стихотворение, где есть такие строки:
Пылай заря не моего исхода,
Лети звезда не моего пути,
Я сын земли родного мне народа
И не могу дорог к нему найти.
В конце концов дорога была найдена. Но остались рубцы на душе: «я вычёркивал строки», признаётся поэт в стихотворении «Кочевье». На бумаге «вычёркивать» сомнения было, конечно, легче, чем в жизни…
В «Красном журнале для всех» в 1923 году Тихонов печатает стихотворение «Запад» о «новом Цезаре» «уже под выведенной датой». Интересно, что даже в 1981 году в избранном Библиотеки поэта ему не нашлось места, хотя аллюзия с «новым Цезарем», казалось бы, потеряла актуальность ещё в 1953-м.
Странно и то, что прекрасное стихотворение «Когда я бросил первый раз…» нашло себе место в печати лишь в 1985 году, уже после смерти поэта.
Но мысль убить – напрасный труд,
Я жив, и кровь бушует в жилах,
И никакой пристрастный суд
Поколебать меня не в силах.
И главный приговор узнав,
С великодерзостной досадой,
Перед собой – я буду прав
И чист… А большего не надо!
Конечно, это ведь – Твардовский:
«…за своё в ответе, я об одном при жизни хлопочу: о том, что знаю лучше всех на свете, сказать хочу. И так, как я / хочу». Но Тихонов сказал это намного раньше, когда ещё и не думало светать.
Примеры можно множить.
При этом, однако, нельзя нам забывать и заслуг «старого» Тихонова, без архивных разысканий и дополнений. Именно это и есть Тихонов.
С горечью читал я новейшие комментарии и к творчеству Б. Слуцкого. Адепты «нового» Слуцкого хотели бы в ненапечатанных архивных материалах, набросках стихов прочитать такого Слуцкого, который якобы пришёл к отрицанию неких «заблуждений» прежних лет, т.е. всей своей жизни. Печальное непонимание. Тут и впрямь разделишь броскую и раздражённую характеристику нашего литературоведения, данную ему И. Чепик-Юреневой, – «невежественное»…
В заметке «От издательства» мысль о «новом» Тихонове доведена до крайности, весьма и весьма сомнительной: «…Официальные посты, которые он вынужденно (?) занимал, не смогли уничтожить его подлинной поэтической устремлённости. Существовал и другой – потаённый (?) Тихонов, о котором не знали даже близкие люди (?). В архиве сохранились сотни стихотворений, набросков, писем, эссе. Тихонов хранил их, по собственному выражению, в «могиле стола». Разумеется, они не могли быть опубликованы в условиях советской цензуры. Но сегодня, спустя годы, они позволят читателю узнать, насколько не соответствовал официальному образу человек, ставший в перестроечные годы мишенью недобросовестных нападок». Тут издательство явно перегнуло палку. Мрачная эта картина излишне нагнетает чёрные краски, именно в духе «перестроечных лет», чохом отрицавших прошлое, руководствуясь при этом, бесспорно, праведным гневом против его действительных бед.
Никакие открытия в архивах не в состоянии совершенно изменить устоявшиеся представления о художнике. Это в самом непосредственном смысле относится к Н. Тихонову. Он был цельным – прежде всего! И в «новом» определённо звучал «старый»:
Я не верю законам покоя,
Ещё ветер и в грудь и в висок,
И от пены, от моря, от боя
Под ногами песок не просох.
Это сказано в 20-х годах. И остаётся девизом в последующих. Поэт – путешественник, неутомимый открыватель всё новых дорог, а не кем-то и чем-то к сему «вынужденный». Слуга своей натуры, а не режима стал другом и покровителем «национальных» литератур, не превзойдённым никем руководителем этой области литературного дела в стране.
И его место в Комитете защиты мира оставалось бы вакантным, если бы Тихонов, с начальных шагов своих воспевший мир и проклявший войну, был другим Тихоновым – трудно даже перечислить множество его стихов об этом XX века – начиная с Первой мировой войны вплоть до кануна Второй и годов войны холодной.
Так, может быть, и не было двух разных поэтов, а был один – честный, порядочный человек, одержимый одной идеей, но искавший путь к свободе вместе со своим поколением – поколением Революции?
Испытывало ли деформацию его творчество в годы сталинского режима? Безусловно. Тихонов в отличие от многих оставался самим собой. И вовсе не требует «оправдания» то, что он не подвергался гонению, и тем более – что занимал высокие литературные посты. Он делал дело, не фальшивя. А это было порой труднее, чем просто уйти в тень, если не опаснее.
А что же с творческим застоем, многолетним молчанием музы? Пример Тихонова объясняет, насколько неодназначен и сложен путь этой самой деформации таланта. На первый взгляд странно сравнение пути Тихонова с путём, скажем, Ю. Олеши. И тому и другому, кстати, досталась хула со стороны А. Белинкова. Но тот, человек, бесспорно, одарённый, ошибался в обоих случаях. Молчание он принял за сдачу позиций, в то время как оно уже своим проявлением говорило о драме художника, но не унижало его. Тут к месту вспомнить сентенцию епископа Сенезского из его надгробного слова Людовику XV: «Народ не имеет права говорить, но без сомнения имеет право молчать!.. и тогда его молчание является уроком для королей».
Это относится не только к народу, но и к отдельной личности. Особенно если эта личность – художник.
И что с того, что Олеша не занимал никаких постов, не имел наград, вёл богемный образ жизни, а Тихонов был, так сказать, «на виду»?.. Оба они в конечном счёте – жертвы времени. Но главное здесь – самоуважение, порядочность, гордость, цельность, остающиеся с ними. А «контуженные режимом» – это те, кто, увы, этих качеств не сохранил.
Тихонова не контузила сталинщина. Она поступила с ним более жестоко. Она заглушила большой талант. Сопоставлять стихи 20-х годов с последующими без смущения тяжело… Когда я впервые прочитал искромётно-талантливое тихоновское предисловие к его книге 1926 года – «Перекрёсток утопий», – мне стало страшно: его нельзя было сравнить с безликим, мёртвым по языку, выхолощенным по мысли… авторским предисловием к избранному 1981 года. Нет, никто бы не мог угадать, что обе статьи принадлежат одному человеку!..
Я любил В. Каверина, но не согласился с его уничижительной оценкой Тихонова как человека «осторожного». Я дружил с Эренбургом, но возражал ему, когда он сказал о Тихонове, что тот «мёртвый». Нет, в «молчании» Тихонова была другая трагедия. Не личности – он оставался благородным и честным человеком. Трагедия таланта, который был органичным и не хотел, не мог себя насиловать.