Один из самых стойких мифов, который до сих пор живёт среди ленинградцев-блокадников, – это миф о том, что на Нюрнбергском процессе фашистов судили и за организацию голодной блокады города. Действительно, Советский Союз представил в Нюрнберге документы, свидетельствующие о массовой гибели мирного населения.
Вопрос о том, соответствовали или нет обстрелы Ленинграда и голодная блокада праву ведения войны, рассматривался и в период процесса над главными военными преступниками в Нюрнберге, и американским военным трибуналом в ходе процесса над командованием вермахта. Но в результате главнокомандующие группы армий «Север» фон Лееб и фон Кюхлер были признаны невиновными по общим обвинениям в блокаде Ленинграда, однако были осуждены за отдельные приказы и их последствия.
В книге приводятся и другие примеры, свидетельствующие об умелом руководстве обороной города, о героизме ленинградцев. В частности, такой: в осаждённом городе было налажено производство военной техники.
В 1941–1944 годах было изготовлено и отремонтировано большое количество боевой техники и боеприпасов. В 1941 году из осаждённого города было отправлено в помощь Москве по льду Ладоги и самолётами более 1000 орудий. Вся эта огромная работа была проделана под постоянными бомбёжками и обстрелами.
Софья АНДРЕЕВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Гулливеры и графоманы
ТелевЕдение
Гулливеры и графоманы
ЛИТЕРАТУРА В ЯЩИКЕ
Вячеслав ЛЮТЫЙ, ВОРОНЕЖ
В странное время мы живём. Освещение и звук в сегодняшнем информационном обществе отрегулированы так, что Гулливер предстаёт незначительной фигурой, а лилипутам приданы параметры поистине циклопические. В этом явлении можно найти следы и политтехнологий, и пиара в сфере культуры, и черты мировоззренческой деградации населения, которое перестаёт чувствовать себя единым народом, на чьих плечах стоит современное государство.
В программе «Тем временем» речь идёт о «провокации как технологии». По словам ведущего, слова «компромисс» и «провокация» изменили свои устоявшиеся значения. Первое теперь сопряжено с терпимостью, второе превратилось в искусствоведческое понятие. При этом вскользь упоминается и о том, что провокация в изобразительном искусстве, помогая продвижению картины, в то же время уничтожила её как жанр. Загодя зрителю внушается мысль, что великое и самодостаточное в нашем мире отсутствует, но всё значительное является продуктом неких спекулятивных манипуляций.
В качестве события, иллюстрирующего провокацию как эстетический приём, нам предлагается история с выставкой «Осторожно, религия!». Её организатор Юрий Самодуров заявлял, что он надеялся на открытую дискуссию, сознавая спорность экспозиции. Но выставку разгромил «отряд богобоязненных боевиков», как явствовало из либеральных газет. А ведь картина, на которой был изображён Христос с кока-колой, сообщает сегодня Самодуров, имела важный подтекст: на место духовного приходит материальное. Между прочим, на упомянутом плакате присутствовала ещё и надпись, относящаяся к американскому лимонаду: «Это моя кровь». Весьма существенная деталь, о которой Самодуров отчего-то не упомянул.
Искусствовед Олег Генисаретский задаёт два «провокационных вопроса»: «Если у художника есть право оскорблять чувства зрителя, то обладает ли зритель правом оскорблять чувства художника?»; и «Бизнесмены признают социальную ответственность перед обществом, а у художников – почему её нет?».
В обществе равных прав ответ, кажется, очевиден. И противостояние «богобоязненных боевиков» и художников-провокаторов – в творческом понимании этого термина – вполне можно считать неким перформансом. Но почему-то никто из сторонников нового искусства это обстоятельство как художественную находку не воспринимает – робеют, видимо…
Сразу после программы Архангельского транслировался телефильм об актёре и режиссёре Владимире Меньшове, в котором звучало сожаление мастера: на наших экранах не хватает красоты. Речь шла об актёрах, но отнести этот упрёк можно современному искусству как таковому: красота сегодня не в почёте. По замечанию Генисаретского, теперь развилось понятие «обмерзить». Читая названия книг-финалистов одного из последних литературных конкурсов, с этим невозможно не согласиться: «Нано и порно», «Сперматозоиды», «Анна Каренина, самка»…
В «Апокрифе» решили реабилитировать «мещанский фикус». Что ж, революционный максимализм до добра не доведёт, необходимо уважать тягу людей к созданию своего маленького мирка. Но вот понятие мещанства на сей день заболтано до неузнаваемости.
Писатель Михаил Веллер утверждает: «Под мещанством сейчас понимаются люди с отсутствием надличностных ценностей». И это разрушает все скрепы традиционного русского общества. Ведь «купец Минин известен сегодня не потому, что был купцом, а за то, что защищал Родину».
Галерист-политтехнолог Марат Гельман обеспокоен: сегодня мещанин становится заказчиком эстетического, что негативно влияет на искусство. Однако в его рассуждениях высокая красота и нравственная норма почему-то обретают сниженные, мещанские черты. По дальней аналогии, можно вспомнить американскую молодёжную революцию с её бунтом против буржуазной семьи и весёлым отношением к групповому сексу и марихуане. Теперь и у нас находится немало желающих не только с водой выплеснуть ребёнка, но и продать его на запчасти – разумеется, в художественном и философском смысле…
По словам Веллера, все русские революционеры произошли из мещан.
Вот они-то, революционные дети мещанской среды, и представляются в искусстве людьми действительно опасными. Им не под силу создать нечто подлинно новое и прекрасное. Среди них нет воплощённого Есенина, но Крученых представлен батальоном агрессивных карликов, желающих недрогнувшей рукой умертвить и разъять на атомы красоту. Чтобы вместо «Выткался на озере алый свет зари» воцарилось «Дыр бул щыл убещур»…
В «Культурной революции» обсуждают роль графоманов в современном литературном процессе. Поэт Олеся Николаева полагает, что «графоман – это совершенно бездарный человек, который стремится, чтобы его поделкам был придан статус высокого творчества. Он компенсирует недостаток таланта избытком собственной активности. Сейчас графоманы социализируются, создают свои группы, свои премии. В этих обстоятельствах начинающему поэту и прозаику пробиться к читателю почти невозможно. Кроме того, графомания оказывает влияние и на профессиональное экспертное сообщество – художественная планка падает, слова не соответствуют тому, о чём идёт речь».