Выбрать главу

Возвращение к «Седьмому спутнику» – возвращение к старому замыслу. Его постановку в шестидесятые годы я выбрал как режиссёрский дебют, хотя руководство «Ленфильма» было против, мол, про красный террор нельзя. Но я поехал в Москву, ворвался в кабинет Баскакова, первого зама председателя Госкино, проиграл с отчаяния всю картину. Как ни странно, он, человек жёсткий, написал: «Включить в план». На «Ленфильме» обрадовались, назначили других режиссёров – Григория Аронова и Алексея Германа. Они сняли фильм «Седьмой спутник», который особого успеха не имел, хотя генерала Адамова играл прекрасный артист Андрей Попов.

– Громадный такой, крупный?

– Да, он самый. Но это не его роль. Они вообще, как мне кажется, не разобрались до конца в произведении. Ведь генерал Адамов, если иносказательно, это князь Мышкин в генеральской шинели и постаревший. Это продолжение традиции русского характера, который есть в толстовском Пьере Безухове, в «Идиоте» Достоевского. Есть и в «Седьмом спутнике». А я по убеждениям, можно сказать, толстовец. К Толстому пришёл, увлекаясь Чеховым, другими классиками. Может, исходя в том числе и из этого я решил сделать картину, в которой, во-первых, в центре был бы человек, способный в крайне обострённых обстоятельствах найти что-то объединяющее людей, а не стравливающее их. Во-вторых, я решил нравственно оправдать почти всех. Мне жалко всех персонажей картины.

– Это заметно, я это ощутил и сразу не мог разобраться, почему так, зачем, был в недоумении.

– Вот, казалось бы, хамоватый статский советник, которого сыграл Александр Семчев. Но когда его волокут на расстрел, он для меня как ребёнок.

– Кричит: «Мама! Мама!»

– Да, как ребёнок. В каждом человеке есть человеческое. Или вот актёр Владимир Гостюхин. Чем потрясает созданный им характер большевистского коменданта? Тем, что он, вроде бы грубый и жестокий, по существу очень добрый, а криком, внешней суровостью старается скрыть всё это. Понимаете?

– Да, прекрасный образ создан.

– Его позиция – это позиция нравственная. Его назначили белых охранять и на расстрел отправлять, а он о графиньке белолицей мечтает и о детях от неё, чтобы они были культурными, языки знали. Или вот солдаты-охранники. Назначили стеречь белых – вот и стерегут. Что они, палачи? Да нет! Как они сочувствуют генералу, когда он уезжает!

– О названии. Почему ушли от «Седьмого спутника»?

– Сегодня такое название мне кажется более точным. Ведь я показываю социальную ситуацию после покушения на Ленина. Ситуация – око за око. Объявление ВЦИКа, которое оканчивается этой фразой, по сути, развязывает войну. Но итог…

Я специально беру острые ситуации в начале, чтобы ярче выявить закономерность финала. Это не только определение смысла картины, это завязка конфликта, который кончается обратным результатом. В стремлении человека к человеку и есть путь к счастью. В чём оно? Это когда человеку кажется, что все его любят. На какое-то мгновение наступает ослепление. Потом проходит. Но ничего прекраснее этого ослепления нет. Старик и мальчик умирают просветлёнными: они в таком опьянении от любви, от какого-то морального удовлетворения, что даже смерть является естественным концом.

– Это всё хорошо выявлено, Михаил Пахоменко в роли Адамова очень тонок на фоне других работ, ярких, подчас на грани гротеска. Неслучайно получил на «Созвездии-2010» награду за лучшую мужскую роль. Думаю, зрители давно не видели Ростислава Янковского, который играет друга Адамова Андрея. Он в хорошей форме!

– Согласен. Да все превосходно играют! Вот маленькая роль старого солдата. Его Геннадий Гарбук играет. Это грандиозно! Он из белорусского Театра имени Купалы. Вообще эти пятеро солдат – они все замечательные артисты.

– Вы пошли на резкие мазки в манере игры, задаваемой актёрам.

– Почти во всех моих картинах есть актёрские победы. В «Республике ШКИД» Сергей Юрский. Сказать, что он там ползучий реалист, – нет. Возьмите «Один из нас» – как играет Георгий Юматов. Я всегда стремился подвести актёров не просто к характеру, а к собирательному об-ра-зу! К яркости, иногда даже гипертрофированной. В нашем кинематографе, особенно после смерти Сталина, в середине 50-х, воцарился докатившийся с Запада такой советский неореализм. Что стали говорить режиссёры актёрам? «Ничего не играй. И не надо плакать!» Там по роли герой рыдает над гробом, а тут вроде как дайте вазелинчику. И всё. «Ничего не играй, только слова произноси». Это привело к тому, что, да, артисты вроде не наигрывают, вроде всё правдоподобно, но ничего не потрясает. То, как вжился в образ Гостюхин, – удивительно. Он только руками играет так, что вы видите в этих руках его прошлое, его жизнь, как в жизни, может быть, и не бывает, зато ярко и трогательно.

– Есть в картине ещё одна небольшая роль, но также сыгранная очень проникновенно, – нянечка Адамова.

– Это некогда всем кинокрасавицам кинокрасавица Любовь Малиновская. Актриса питерская. Она в моих прежних фильмах играла обычно политических бонз, таких женщин-собак. В «Республике ШКИД» – представительницу женского детского дома. В «Возвращении броненосца» – начальницу политотдела. Ещё в одном фильме – «А был ли Каротин?» – начальницу особого отдела на военном заводе.

– А тут совсем другая роль. Доброй трогательной старушки.

– И прекрасно сыграно. А этот татарин!

– Мустафа-дворник. И бабник, и пройдоха, и демагог, а внутри словно бы стыдится своих поступков. Есть ещё одна роль – юный красноармеец Макушёнок. Засыпая в холодном лесу на крупе лошади, ещё не зная, что завтра их с Адамовым расстреляют, он спрашивает генерала: «Ёсць Бог? Ци гэта на самом деле один воздух? Смутно нам як-то без Бога. Неужто нельзя большевистскую правду и божью вместе собрать?» Это ведь ключевые для содержания фильма вопросы. Как бы вы сами ответили на них?

– Вы знаете, меня потрясло выступление нашего патриарха минувшей осенью перед белорусской молодёжью в Витебске. Он сказал примерно следующее: что плохого – от каждого по способностям и каждому по потребностям? Прекрасно! Как тут можно возражать? Обалдевшие комсомолята замерли. Поэтому, продолжил Кирилл, большевикам надо было начинать с десяти заповедей. Ведь они рождались человечеством ещё до того, как возникла вера, и, возможно, ещё до Христа. И если бы они с этого начали, история была бы другая. А они к этому пришли, лишь когда грянул кризис системы. Только тогда взяли эти десять заповедей и превратили в моральный кодекс строителя коммунизма. Но было поздно. Они это сделали в историческом смысле незадолго до наступления точки невозврата, за несколько лет до того, как страна и общество стали разваливаться. Понимаете?