– А я от ваших коллег слышала мнение совершенно противоположное: в классике вывезет автор…
– Никогда в жизни! Никакой классик никого не вывезет, а вот погубить может запросто. В классике нельзя играть в меру своих чувств, только в меру переживаний твоего героя, а он, как правило, глубже, многограннее тебя. Была когда-то такая теория: актёр должен играть в меру своих чувств, ему нельзя отличаться от толпы. Хейфиц говорил, что выбрал Баталова в фильм «Дело Румянцева» потому, что у него «трамвайное» лицо. Представляете?
– Это у Баталова-то?!
– О нашей профессии любят глупости сочинять. Говорят, мол, актёр – зависимая профессия. Ерунда. Если так рассуждать, то любая профессия зависима! Сантехник – и тот зависит от начальника ЖЭКа! Актёр не зависит от режиссёра, он же не марионетка. У него есть собственное мнение о роли, которая ему поручена. Тут дело не в зависимости от режиссёра, а в единомыслии с ним. Если оно существует – получается творческое содружество, а если его нет, актёр либо уйдёт из картины, либо будет играть так, как он считает нужным. Масленников как-то проговорился: Конан Дойл – весьма средний писатель, истории о Холмсе с Ватсоном – комедия. Если бы мы с Виталием поверили режиссёру, провал фильма был бы неминуем.
– Никакого сногсшибательного успеха точно не было бы!
– То-то и оно. После того как у меня с режиссёром возник очень серьёзный конфликт – по творческим причинам, а не по тем, о которых он любит говорить, –Масленников потом придумал такую формулу: когда съёмка очередной сцены заканчивалась, он говорил: вы угадали тайный замысел режиссёра. Конан Дойл, конечно, не Шекспир, и не надо сравнивать их дарования. Тем не менее он создал образы, которые живут уже более ста лет и ещё не один век проживут.
– Они дают человеку надежду…
– Мы перед съёмкой спросили у Масленникова, зачем он затевает эту картину, ведь экранизаций были сотни.
– Даже у нас была одна – «Голубой карбункул» с Масюлисом в роли Холмса.
– Была ещё «Собака Баскервилей», которая заслуженно забыта. Там только Саша Кайдановский здорово играл. Так вот Масленников не знал, что нам ответить. Начал что-то говорить про «англичанство». И впоследствии часто к этому термину прибегал, хотя он по существу ничего не объясняет. Мы с Виталием решили играть людей, которые бескорыстно приходят на помощь терпящим бедствие.
– В этом, по-вашему, секрет популярности фильма?
– Не только. Все экранизации Конан Дойла страдают одним недостатком: вперёд выходит детективный сюжет, актёры его только обслуживают. А для нас были важны взаимоотношения персонажей – Холмса с Ватсоном и этих двоих со всеми остальными. Почему сейчас детективные сериалы не отличимы друг от друга? В них осталась только интрига. И нет живых образов. У зрителя не возникает желания познакомиться с героями. Не с актёрами, а с их персонажами. Не зря же английская пресса писала о том, что наши фильмы вернули им их национальных героев. Я счастлив наградой, которую мне пожаловала королева, поскольку для меня этот орден является фактом международного признания русской актёрской школы. Из киношников-неангличан кавалеров ордена Британской империи только трое – Лиз Тейлор, Спилберг и ваш покорный слуга.
– Орден изначально учреждался для военных?
– Да, но потом решили, что деятели культуры могут не меньше военных сделать для процветания империи. Девиз ордена так и звучит: «Для Бога и для Империи». Британцы так хранят свои национальные традиции, что нам у них надо поучиться. Им плевать, что о них говорят другие, традиции святы и неприкосновенны. Ибо они цементируют нацию.
– В вашей интерпретации Холмс и Ватсон стали примером настоящей мужской дружбы.
– И не могло быть иначе. Мы с Виталием были очень дружны. Дружили наши дети и жёны. Дружбу сыграть невозможно. Объектив объективен, говорил мой учитель, кинооператор Сергей Павлович Урусевский. Можно любовь сыграть, а дружбу – не получится. Шекспир в сонетах ставил дружбу выше любви. Потому что любовь может быть безответной, а дружба – нет. Она невозможна без глубокого взаимопонимания, совпадения мировоззрений, сходства в восприятии окружающего мира, признания общих моральных ценностей. Это доверие и взаимопомощь. Так у меня с композитором Геннадием Гладковым: скоро 70 лет, как мы дружим. И конечно, дружбу держит совместная творческая работа. С Соломиным мы же не только вместе снимались. Он попросил меня написать для него пьесу. В 83-м поставил в Малом «Моего любимого клоуна» и сыграл там главную роль. Для меня его уход – рана незаживающая. И всё равно он всегда рядом.
– Что выигрывает литературное произведение и что теряет при переносе на экран?
– Ничего не теряет, если исполнитель становится соавтором писателя.
– Нешуточное дело быть соавтором, скажем, Сервантеса.
– Нешуточное. Классику нельзя играть по принципу «я так вижу». Не может быть разночтений, вариантов. Фильм, снятый о Холмсе Гаем Ричи, чудовищен. Никакого отношения к Конан Дойлу он не имеет. Не может быть автор с мировым именем предлогом для фильма или спектакля. Я всё думаю о тех, кто калечит Гоголя. Как они его не боятся? Полагаю, Николай Васильевич всё видит, и Бог весть, как это им аукнется.
– Гоголь – ваш любимый автор?
– «Мёртвые души» – моя настольная книга. Я её наизусть знаю.
– А кроме Гоголя?
– Чехов. Булгаков. Для меня он – особенный автор. Отец был очень дружен с Михаилом Афанасьевичем. Я в своё время даже книгу написал об этом. Англичан люблю. Больше всего – Диккенса. В юности от «Дэвида Копперфилда» оторваться не мог.
– А к Честертону как относитесь?
– С большим уважением. У него удивительные по меткости мысли. К примеру: «Надо быть очень внимательным при выборе родителей». Каково?! Было время, когда зачитывался Хемингуэем. Гена Шпаликов наше поколение назвал «ушибленным Хемингуэем». Я недавно записал на диск «Старик и море».
– Если браться за «Дон Кихота», нужно самому отчасти быть Дон Кихотом. В вас это есть?
– Конечно. В человеке много всего понапихано. Надо только суметь выудить. Не подлаживать героя под себя, а самому влезть в его шкуру. Фильм «Дон Кихот возвращается» был моей декларацией. Я обдумывал его не один год. Ложное толкование Дон Кихота было придумано в XVIII веке французскими энциклопедистами, и с тех пор это клише так и существует. Оно не имеет ничего общего с тем, что хотел сказать Сервантес в своём романе. Им нужен был рыцарь без страха и упрёка, защитник народа, и Санчо – человек из народа, сумевший стать правителем.
– По-вашему, роман не об этом?
– Абсолютно не об этом. Дон Кихот никакой не рыцарь. Он идальго (а это не одно и то же!), который охотился на зайцев и читал рыцарские романы, ими зачитывались потом и основоположники марксизма-ленинизма. И дочитался до того, что решил: он один знает, как нужно устроить мир. Мы знаем таких донкихотов – Ленин, Че Гевара. У художника Коржева есть портрет Дон Кихота с лицом Ленина. А Санчо – простолюдин, одержимый страстью быть губернатором, то есть страстью к должностям и власти. Оба они воплощение безмерной гордыни – «я есть истина в последней инстанции». Они бродят по Европе, как призрак коммунизма. Или ты признаешь Дульсинею, или тебе каюк. Сравните: либо ты принимаешь коммунизм, либо – на Соловки. Санчо быстрее понял, что к власти непригоден, а Дон Кихот так и остался при своём заблуждении. У Сервантеса всё написано. Нужно только читать внимательно. Даже в названии Дон Кихот назван хитроумным. Но это же ирония! Заступник народа не может быть хитроумным. Энциклопедистам нужен был идеальный образ. Они в Бога не верили, значит, нужна была хоть какая-то замена.