Уоттс после давал за ним рысцой вдоль улицы. Мимо зияющего посреди улицы кратера воронки.
Дом № 27 был полуразрушен взрывной волной. 31-й — тоже, а на 29-й дом обрушилась вся страшная сила прямого попадания.
Док-роуд, 29… Разодранные обои хлопали по ветру. Лестница пьяно перекосилась. Из уцелевшей кирпичной кладки торчала кухонная раковина. Дом обвалился после взрыва, а обломки его разлетелись по саду и улице. Под ногами хрустело битое стекло и кирпичи. Они подошли поближе. Куча обломков, наваленный на фундамент битый кирпич, покрытый пылью и грязью, над которым все еще витал запах недавнего пожара…
Несколько спасателей в запыленных синих комбинезонах копались в обломках. Тэллоу подошел к крупному мужчине в белом стальном шлеме.
— Как это произошло? — спросил он спасателя.
— Не задавай дурацких вопросов. Я занят, — ответил тот, едва взглянув на матроса.
— Это мой дом, — без всякого выражения сказал Тэллоу.
— А… — спасатель выпрямился. — Извини, приятель. Тут вокруг столько слоняется всяких дураков. Никогда не видел столько, — он взглянул на Тэллоу с явным сочувствием. — Прямое попадание, около пяти дней назад. А тебя что, не было?
— Да. Только что пришли.
— Мы об этом не знали, — добавил Уоттс.
Наступило молчание. С усилием Тэллоу задал главный вопрос:
— А что с теми, кто жил в доме?
Спасатель отвел взгляд и сказал, указывая направление:
— Спроси-ка лучше вон там, в посту гражданской обороны. Они этим занимаются.
— А что с ними? Знаешь ты или нет? — грубо спросил Тэллоу.
На этот раз спасатель посмотрел ему прямо в глаза, подыскивая слова для ответа:
— Многого не жди, приятель… после такого… Мы их раскопали. Две женщины. Имен не знаю. Спросите штабе.
— Они были мертвы? — спросил Тэллоу.
Секунда нерешительности. Потом:
— Да, мертвы…
Направляясь к посту, Тэлооу сказал:
— Наверное, миссис Кроссли. Она обычно заходила к Глэйдис посидеть вечерком.
В помещении поста, уцелевшей комнатке полуразрушенного дома, трое играли в карты. Двое совсем молодых, один — пожилой, с сединой в волосах.
— Берегитесь, ребята. Флот тут как тут!
— Как раз к чаю — сказал пожилой, складывая карты. — Всегда рад видеть флотских.
— Док-роуд, 29, — коротко сказал Тэллоу и кивнул головой в сторону улицы. — Прямо напротив. Что произошло?
Огорошенные, те умолкли. Веселость как рукой сняло. Потом пожилой начал, запинаясь:
— М-миссис Б-белл… да… Это был ваш дом? Мне очень жаль. Очень жаль, право же… — он стал рыться в бумагах на столе, стараясь скрыть свое замешательство. — Так. Я, конечно, доложил об этом в ратушу… Да, двое погибших. Да, вот они у меня записаны… «Миссис Белл, миссис Кроссли…» Разве вам не сообщили?
— Мы только что пришли. Были в море полмесяца. Когда это случилось?
— Пятого мая, пять дней назад, так ведь? — он опять прочел имена: — «Миссис Белл, миссис Кроссли…» Ваши родственники?
— Миссис Белл моя сестра, миссис Кроссли ее подруга.
— Мне очень жаль… Мы можем вам чем-нибудь помочь?
— А что сделали с…
Один из молодых, так весело встретивший их, неожиданно поднялся и сказал:
— Ничего, ничего, приятель. Вот, присядь.
— Когда были похороны? — спросил Тэллоу, продолжая стоять.
— Два дня назад, — молодой кашлянул, — Были еще и другие. Двадцать один погибший.
— Двадцать один? И все с Док-роуд?
— Да. Тяжелая выдалась ночь.
— А где, где их похоронили? — спросил Уоттс с порога.
— На Крофт-роуд, на кладбище, — ответил пожилой. — Все было сделано очень торжественно, уверяю вас. Присутствовали мэр и члены муниципалитета. Всех похоронили в братской могиле. Речь произнесли, возложили венки… — Он вдруг заговорил совсем другим тоном: — Они даже ничего не почувствовали, мистер Тэллоу… Им совсем не пришлось страдать.
— Понимаю, — сказал Тэллоу.
После комнатного полумрака их ослепило яркое солнце. Оба молча глядели через улицу на остатки дома, на людей, снующих среди руин. В палисаднике играли дети, строя что-то из обломков кирпича и затем разрушая свои постройки. Над всем царил пыльный и горестный покой.
— Мне очень жаль, Боб, — промолвил Уоттс, — очень жаль.
— И мне тоже, Джим. За тебя. Все это нелепо, честное слово, — продолжал Тэллоу с болью в голосе. — Приходишь из похода, рад возвращению, думаешь, дома все живы-здоровы, счастливы, а их уже два дня как похоронили,… Как нелепо… Джим, я хочу выпить…
Они провели еще четыре конвоя. Тяжелые и напряженные. Такие теперь стали обычными. А потом, потом на их долю выпало то, чего они с нетерпением ожидали столько долгих месяцев. Переоборудование, ремонт и длительный отпуск, какого они не имели с того самого дня, как «Компас роуз» спустили на воду. Отпуск был необходим. Напряжение забирало у людей много нервов и, конечно же, отражалось на корабельной жизни. Проявлялось это в мелочах. В самоволках, в ссорах, вспыхивающих в кают-компании, в эпидемии мелкого воровства среди матросов. Единственным лекарством от всего этого был отдых.
Корвет нуждался в отдыхе не меньше своего экипажа. Первый солидный перерыв со дня спуска на воду на Клайде два года назад. Кроме мелкого необходимого ремонта, нужно было многое модернизировать, так как конструкция корветов изменялась, вооружение улучшилось, а численность команды возросла. На корабле должны сделать новый мостик, более просторный и защищенный. Мачту должны перенести назад, как и полагается по установленной традиции. На корабле оборудуют настоящий лазарет, новые бомбометы, более совершенный гидроакустический аппарат, который может определять буквально все, кроме названия подлодки противника. Полный список различных изменений и дополнений был солидным. «Компас роуз» отдали в руки рабочих. Они проведут шестинедельный курс омолаживания корабля.
Обычно Эриксон проводил большую часть времени на борту. Но в первый раз с начала войны его отпуск совпал с отпуском сына. Теперь ему хотелось чаще бывать дома. Ведь такая встреча едва ли скоро повторится. Или не повторится никогда. Молодой Джон Эриксон, недавний юнга, был уже четвертым помощником. Синяя форма с тоненькой золотой нашивкой неловко сидела на его мальчишеской фигуре. Эриксону не верилось, что его мальчику доверено уже нести бремя взрослого мужчины.
Как-то в конце отпуска Джона Эриксон предложил поехать на автобусе за город, побродить по болотам. Автобус повез их через непривлекательные окраины Биркинхэда, через пригороды, на лоно природы. Сойдя с автобуса, они повернули на северо-запад, к морю и шли часа четыре под лучами яркого солнца, радуясь освежающему лицо бризу. Уединенность, прекрасная местность словно приблизили их друг к другу. Они говорили так, как могли бы говорить в походе, во время совместной ночной вахты на корабельном мостике. Они говорили о своей службе, о том, что случилось с их конвоями. О том, что особенно занимало их: о потерянных друзьях и потерянных кораблях. О той правде, которая лежала за статистическими отчетами и дезориентирующе-смелыми газетными заявлениями. А под вечер, когда они вышли к берегу моря и остановились на холме, следя за вереницей уплывающих за горизонт судов, они заговорили, наконец отбросив всякую сдержанность и смущение. Они раскрыли друг другу сокровенные мысли и чувства.
— Это ж просто убийство, отец, — сказал Джон, когда разговор коснулся громадного количества потопленных судов за последние месяцы. — Иначе не назовешь. Одно и то же. Конвой за конвоем. И каждый раз все хуже. Когда они наконец прекратят посылать нас в море с абсолютной уверенностью, что половина кораблей не вернется?
