Впотьмах Максим задел табуретку — она со стуком опрокинулась. Полицай поднял голову, с трудом разлепляя мутные, непонимающие глаза. Партизаны узнали в нём Будкевича, заведовавшего до войны бакалейной лавкой. Начиная приходить в себя, тот стал подниматься с места, завёл назад правую руку, пытаясь нащупать кобуру пистолета. Ходкевич бросился к полицаю и успел опередить Будкевича, закрыв ему рот левой рукой, а правой ударив ножом в спину.
Будкевич застонал, обмяк, и Ходкевич, не решаясь бросить полицая, осторожно уложил его на пол.
— Где они? — торопливо спросил Орешко, как будто Ходкевич мог знать ответ.
— Тише ты, — не сразу соображая, о чем речь, отозвался Ходкевич. — Тут, видать, — кивнул на дверь позади лежащего полицая.
На двери с висячим замком поблёскивало маленькое, с чайное блюдечко, зарешеченное оконце. Ходкевич загнал под скобу нож, с силой потянул на себя. Противно скрипнул металл о металл, но скоба не поддалась. Ходкевич вытащил нож, попробовал просунуть ствол «шмайссера» — нет, не идёт. Снова взялся за нож.
Удар и пауза — придержать нож. Удар и пауза, удар — скоба поддалась!
Распахнув дверь, они увидели в полоске блёклого света полулежащих на тряпье у стены мужчину и женщину. Прижавшись друг к другу, те с надеждой и испугом смотрели на вошедших.
— Подъём, товарищи! — радостным шёпотом скомандовал Ходкевич.
— Только быстро! Быстро! — почти выкрикнул Максим.
Он шёл первым. Перешагнул через убитого полицая и оказался у двери, приоткрыл сё — на площади безлюдно. Тихо выскользнул наружу, оглянулся. За ним шли остальные.
Тут в коридоре раздались шаркающие шаги, кашляние, справа в проёме двери показался дюжий полицай. Различив чужаков, полицай протёр глаза. Вытолкнув женщину, Ходкевич метнул в него нож. Спьяну или со сна тот не сумел увернуться — лезвие угодило в плечо. Застонав, полицай рванулся обратно.
Ходкевич перескочил через невысокие перильца на крыльце и бросился бежать. Орешко с учителями успели добраться до выходящей на площадь улицы, где находились Мороз и Наркевич. Сзади раздались выстрелы. Ходкевич почувствовал, как обожгло правый бок. Следом ударила автоматная очередь, пуля угодила Андрею сзади в левое плечо. Он как раз добежал до угла улицы, за забором. Боли Ходкевич почти не чувствовал. Впереди он увидел комиссара.
— Андрей Иваныч! — крикнул тот. — Подналяг!
Через калитку ворвались в какой–то двор, проскочили его и, обогнув хату, оказались в огороде.
Вокруг лаяли собаки. Доносились ругань полицаев, гулкие винтовочные выстрелы и беспорядочные автоматные очереди. Полицаи, очевидно, не могли установить, куда скрылись партизаны.
— Антон, — не удержался Ходкевич, — убил я… Этого собаку Будкевича… Он и не вякнул…
— Да ну?! — обернулся Мороз. — Раньше первый, сука, флаги красные вывешивал… по праздникам… Патриот…
— Душу прятал! Ох, сволочь, рука немеет…
— Потерпи, Иваныч, потерпи!…
— Да терплю!… Хоть одну сволочь порешил… А знаешь, Антон… жутко. Обличье–то человечье…
— Только обличье и осталось. Ненавижу их, прихвостней паршивых! За кусок сала мать не пожалеют.
Миновали ещё один огород. Позади послышались крики: «Правей, правей бери! Там они!… Да вон жа–а!…»
Где–то застучал мотоцикл.
Проскочили узкий двор с разбросанными дровами и старыми колёсами от телеги, оказались на параллельной улице и рванули вправо — всё ближе и ближе была река, а за нею — лес.
Каждый шаг давался Ходкевичу с трудом. Боль острыми, Резкими стёжками впивалась в плечо. Расстояние между ними и бегущими впереди росло.
— Поднажми, поднажми, родной! — сбиваясь с дыхания, просил Мороз. — Поднажми!…
— Ты, Антон, давай вперёд. Я догоню, догоню!
— Ещё что? З глузду съехал?![5] Вон река!…
Когда до берега оставалось около пятидесяти шагов и они поняли, что остальные уже перешли реку, их заметили. Но отрыв был всё ещё большим и мешал прицельной стрельбе. Пули свистели над ними.
У самого берега, зацепившись в темноте за корягу, Мороз упал, в кровь рассадив ладонь и поцарапав лицо.
— Фу, чёрт, ноги не держат, гори они! — вскочил, ругаясь, Антон. — Ну, поднажми чуток, Иваныч! Давай, родной!…
Река. Почти скатились в воду. Она обожгла холодом, но люди словно не обращали на это внимание и упрямо шли по дну к другому берегу.
Пробираясь через заросли лозняка, они натолкнулись на Максима Орешко.
— Где остальные? — хрипло спросил Мороз.
— Все ушли, комиссар.
— Кто все? — словно не верил Мороз. Руками он стряхивал с себя воду. В сапогах хлюпало.
— Учителя, Слизков, Голубович, Наркевич. Все! — отчеканил— Максим.
— Молодцы! — Мороз посмотрел назад. — Надо задержать собак. Нельзя дать увязаться.
— Давай я, — сказал Ходкевич. — Я всё одно покуроченный.
— Нет, — резко сказал комиссар. — Останусь я. Идите. Я прикрою, а потом догоню. Не теряйте времени!
— Дурнота! — спокойно возразил Ходкевич. — Тебе нельзя, комиссар. За тобой люди, отряд.
— Ты ранен. Останусь я. Задержу — и следом. Отходите. Приказываю!
— Тогда хоть с Максимом, — Ходкевич поморщился: ныла рука. — Вдвоём и есть вдвоём.
Мороз посмотрел на Максима и кивнул. Ходкевич сказал:
— Только вы, хлопцы, не очень. Попужайте и — в лес. Ага?… Левая его рука болела всё острее, вдобавок он намочил её,
переходя реку.
— Ага, Иваныч, ага! — согласился Антон. — Давай, жми отсюда. А мы их встретим!…
Ходкевич отдал Морозу «шмайссер», патроны, забрал винтовку и, озираясь, двинулся в лес.
Мороз и Орешко вернулись к лозняку. Молча залегли бок о бок.
К реке, там, где только что бежали партизаны, спускались тёмные пятна. Мороз насчитал их пять. Одно взял на прицел и нажал на крючок.
Силуэт резко и странно осел — точно его на полном ходу кто–то повалил на землю. Донёсся шум падающего тела, пятна на откосе слились с темнотой. Притаились и двое в лозняке. Любая выигранная секунда приближала к спасению их и тех, кто пробирался сейчас по ночному лесу.
«Пристрелят тут, возьмут и пристрелят, — подумал вдруг Максим с тоской. Ему вспомнилось, как падал на песчаный берег красноармеец с перебинтованной головой. — Пристрелят, а потом ещё, гады, сожгут. Не закопают же по–христиански. Никто и не узнает… Отца убили, гады… У комиссара семья какая — одних братьев сколько… Я один теперь… один… Никто и не увидит…»
Он повернул лицо к Морозу, позвал:
— Комиссар… Ты прав. Зачем… зачем двоим–то? Неумно… Да и вроде уж дали им по ушам. Может, по одному тикать будем, а? Я пойду, может?… Зоська… там… одна… Одна Зоська… Наши уже смылись, никто не догонит… Ты тут раз–два… и в лес… за мной… А?
— Зоська? — с трудом вникая в смысл его слов, переспросил Мороз. — А вон ты что!… Ну уползай, уползай. Давай, уползай!…
Пятясь на четвереньках, Максим выскользнул из кустарника и, привстав, бесшумными стелющимися шагами побежал в лес.
Мороз услышал за рекой треск. На косогор, ведущий к реке, выскочил мотоцикл. Из коляски длинной очередью застучал ручной пулемёт. Мороз ответил, и ему опять повезло — он попал в колесо машины. Мотоцикл резко развернулся и опрокинулся — водитель слетел с сиденья, стрелка придавило мотоциклом.
Мороз решил поменять позицию и рывком перекатился вправо. В то место, откуда он только что стрелял, ударили из нескольких стволов.
Антон пустил веером длинную очередь, не давая врагам собраться вместе. Они, видимо, ещё не понимали, сколько партизан им противостоит.
Вжик–вжик–вжик… Вжик–вжик… Посыпались на голову срезанные ветки.
Он снова поменял место и снова дал очередь. У реки кто–то вскрикнул от боли.
Можно отступать, решил он, остальные должны уже уйти далеко. Только бы Ходкевич догнал их!