Они бросились к спальне — мышки на волне страха. Там, на туалетном столе, — маленький будильник. Куин поднял его, потряс, приложил к уху.
«Тинга-линга-линг!»—звук был не ближе, чем прежде, он был повсюду.
Он поставил часы, опустился на четвереньки и начал заглядывать в разные места как зверек.
— Обожди минутку, там какой-то ящик, у стены под кроватью, белый. Отводной телефон!
Куин вскочил на ноги, бросился к изголовью кровати, обошел ее, потом протянул руку за спинку — примерно на уровне матраца — и вытащил аппарат.
— Он подвешен вот здесь, за кроватью. Он мог снять трубку, не поднимая головы с подушки. Звонок приглушен, чтобы не слишком сильно било в уши. Должно быть, внизу есть еще один телефон, а здесь только отводная трубка, поэтому нам казалось, что звук идет отовсюду.
А телефон продолжал звонить в его руках — неустанно, как мольба: «Тинга-линга-линг!»
Он посмотрел на нее беспомощно.
«Тинга-линга-линг!» Это никогда не прекратится!
— Кто-то, кто не знает, что случилось, пытается дозвониться ему. Я сейчас отвечу.
Она схватила его руку, холодную как лед.
— Смотри, это может привести сюда полицию. Тот, кто звонит, узнает, что это не его голос.
— А если я буду говорить тихо, неясно, то не догадаются… Может быть, мы что-нибудь узнаем. Может быть, какое-нибудь слово нам что-нибудь подскажет. Стой рядом со мной. Ну, я начинаю.
Он поднес трубку к уху так осторожно, как будто она была заряжена током.
— Алло, — сказал он.
Она едва слышала его слова, так тихо говорил он, глотая звуки.
Ее сердце колотилось, их головы были прижаты друг к другу, ухо к уху. Они слушали этот призыв из ночи.
— Дорогой, — сказал голос, — это Барбара.
Она посмотрела на фотографию на туалетном столе. Барбара, девушка в серебряной рамке.
«Боже, — подумала она с ужасом. — Можно обмануть кого угодно, но не любящую девушку. Она слишком хорошо его знает, нам никогда не…»
Его лицо побледнело от напряжения, и ей казалось, что она ощущает, как пульсирует кровь в его виске.
— Стив, дорогой, не оставила ли я у тебя мою золотую пудреницу? Я ее не могла найти, когда вернулась домой, и я беспокоюсь о ней. Посмотри, может быть, она у тебя. Может быть, ты сунул ее в карман?
— Твою пудреницу? — сказал он невнятно. — Подожди минуту…
Он прикрыл трубку рукой.
— Что мне делать, что говорить?
Брикки бросилась в другую комнату, затем вернулась, держа в руке что-то, блестевшее при свете лампочки.
— Скажи «да» и продолжай, только говори тише, очень тихо. Пока все в порядке. Ей ведь на самом деле не это нужно, она не из-за пудреницы звонит. Если ты будешь осторожен, то сможешь что-нибудь узнать.
Она снова прижалась ухом к трубке. Он снял руку с микрофона.
— Да, — промямлил он, — она у меня.
— Я не могла заснуть, поэтому я тебе и позвонила. Не из-за пудреницы.
Он посмотрел на Брикки взглядом, говорящим: «Ты права».
А голос ждал. Теперь была его очередь что-то сказать. Брикки подтолкнула его локтем.
— Я тоже не мог заснуть.
— Если б мы были женаты, насколько все было бы проще, правда? Тогда бы ты вынул мою пудреницу из своего кармана и положил ее на наш туалетный стол в нашей спальне.
Брикки на мгновенье закрыла глаза и поежилась. «Она делает предложение мертвецу», — подумала Брикки.
Голос продолжал:
— Мы никогда не расставались поссорившись, как сегодня…
— Я сожалею об этом, — сказал он тихо.
— Может быть, если бы мы не пошли туда, в этот ресторан «Пероке», ничего бы не случилось.
— Да, — согласился он покорно.
— Кто она?
На этот раз он ничего не сказал. Голос был терпелив.
— Кто она, Стив? Эта высокая рыжая женщина в светло-зеленом платье?
— Я не знаю, — ответил он, потому что это было единственное, что он мог сказать. Оказалось, что это правильный ответ.
— Ты уже говорил мне это. Поэтому мы и поссорились. Если бы ты не знал ее, зачем бы она подошла к тебе?
Он не отвечал — не мог ответить.
— И она передала тебе записку. — Голосу казалось, что его молчание означает отрицание. — Я видела, как она это сделала, когда ты отошел к стойке бара. Я видела собственными глазами! А потом, когда мы вернулись к нашему столику, почему ты кивнул ей? Да, я это тоже видела, я видела это в зеркальце моей пудреницы, когда ты не мог видеть, что я смотрю. Кивнул, как будто хотел сказать: «Я прочел то, что вы написали, и я сделаю то, что вы хотите».
Наступила пауза. Голос давал возможность сказать что-нибудь, но Куин не мог воспользоваться паузой.
— Стив, я поступаюсь своим достоинством и звоню тебе. Неужели ты не пойдешь мне навстречу? — Она ждала, что он что-нибудь скажет.
Он молчал.
— Ты сразу изменился с этого момента, как будто тебе хотелось поскорее проводить меня домой, избавиться от меня. Я плакала, Стив. Я плакала, когда ты ушел, и я плачу теперь. Стив! Стив, ты слушаешь меня?
— Да.
— Ты так далеко. Это что, телефон?
— Наверно. Плохо слышно, — сказал он полушепотом.
— Но, Стив, ты говоришь так, будто боишься со мной разговаривать. Я знаю, это смешно, но мне кажется, что ты не один. Ты как-то странно… Как будто кто-то стоит с тобой рядом и подсказывает тебе, как суфлер на сцене.
— Нет, — пробормотал он.
— Стивен, ты не можешь говорить громче? Ты шепчешь, будто боишься кого-нибудь разбудить.
«Мертвого», — подумала Брикки.
Он снова закрыл рукой трубку.
— Она чувствует! Что говорить?
Брикки поняла, чго от отчаяния он сейчас повесит трубку.
— Не надо! Не вешай трубку, ты себя выдашь.
— Стивен, мне не нравится, как ты себя ведешь. Что там происходит? Это Стивен? Я со Стивеном говорю?
Он снова прикрыл микрофон.
— Она догадалась, мы погибли.
— Не теряй голову! Поверни трубку в мою сторону.
Внезапно она заговорила — громко, грубым, пьяным голосом, прямо в телефонную трубку:
— Миленький, мне надоело ждать, я хочу еще выпить. Долго ты там будешь разговаривать?
Там, на другом конце, произошел взрыв — неслышный, невидимый взрыв, однако он почувствовал взрывную волну, идущую по проводу. И потом голос как будто скрылся под пластом боли.
Он зазвучал снова, и в нем не было возмущения, только совершенно нейтральная вежливость.
Голос сказал: «Извини, Стивен», — потом мучительно вздохнул раз или два: «Извини, я не знала». Потом в аппарате что-то щелкнуло и наступила тишина.
— Она — человек, — сказала Брикки с горечью, когда он повесил трубку.
Он вытер рукой пот. Ему было стыдно.
— Жестоко… Она, наверное, его невеста.
Потом он посмотрел на Брикки с удивлением.
— А откуда ты знала, что это заставит ее повесить трубку?
— Но я же тоже девушка, — сказала она с грустью. — А мы все устроены в общем одинаково.
Они посмотрели на портрет в серебряной рамке.
— Она сегодня уже не будет спать, — пробормотал он. — Мы разбили ей сердце.
— У нее все равно было бы разбито сердце. Но мне кажется, что она меньше страдала бы, если б узнала сейчас, что он убит. Не спрашивай меня — почему.
Они вернулись к своим заботам.
— Ну, теперь мы знаем немного больше, чем прежде, — сказал он. — Заполнили еще один пробел во времени. Сначала они пошли в театр, а потом в этот ресторан, где они поссорились. Как он называется?
— «Пероке». — Она знала всю ночную жизнь ненавистного города. — Это на пятьдесят четвертой улице. Там произошло самое главное. Он, наверное, действительно получил записку.
Брикки подошла к фотографии.
— Посмотри на нее: она слишком хороша и уверена в себе, чтобы выдумывать что-то и потом беспокоиться. Если она говорит, что видела, значит видела. Записка была. Теперь надо узнать, что с ней стало. Если бы мы только могли узнать, что он с ней сделал.