Уничтожив и частично рассеяв пехоту франкистов, танки свернули влево и остановились неподалеку от роты, которая стояла в тылу бригады анархистов.
Педро открыл люк. Над долиной стояла тишина. Советник спрыгнул на землю. Мимо щеки, тяжело жужжа, пролетела пчела.
Подошел Игнасио, стянул с головы шлем, вытер подкладкой потное лицо.
— Я, пожалуй, пока побреюсь.
— Думаю, что успеешь, — сказал Педро.
— Мы и пообедаем! — подмигнул командир роты.
— Вряд ли…
— Тогда давай поедим, — предложил Игнасио. — А если останется время, я побреюсь.
Он слазил в свой танк и принес завернутый в чистую тряпочку кусок сыра, хлеб и фляжку с вином. Устроились под абрикосовым деревом. Солнце грело щедро, и они расстегнули «молнии» на куртках. Ветра у земли совсем не чувствовалось, он шел где-то верхом: в междурядьях сада беспрестанно мелькали белые лепестки, и было видно, как покачиваются ветви. Над насыпью снова появились самолеты. Они гудели прерывисто.
— Высоко идут, на Лериду, — сказал Игнасио.
— На Лериду.
— Подлецы! Кто им запрещает бомбить нас? Нет! В отместку будут бомбить дорогу или мост за Леридой.
Педро промолчал. Игнасио был прав: фашисты летели бомбить мост через Сегре, по которому из Лериды двигались беженцы.
Игнасио поднялся. Но он мог бы и не делать этого. Левый, более низкий берег был виден между деревьями как на ладони. Там тоже тянулись сады и, пересекая их прямой зеленой линией, уходила дорога, обсаженная деревьями. По ней двигался пестрый поток людей.
«Юнкерсы» подлетели к дороге и стали по одному сваливаться на крыло. Поднялись взрывы. Они были бесшумны, словно все это только казалось.
Звуки послышались секунд через двадцать.
Когда над насыпью послышался стрекочущий звук летящих истребителей, Игнасио облегченно вздохнул.
— Наконец-то о нас вспомнили! — И закричал: — По машинам!
Вслед за истребителями в небе появились бомбардировщики.
Рота продвинулась ближе к окопам, чтобы отразить новый натиск пехоты. «Юнкерсы» начали сбрасывать бомбы на окопы и танки.
Вдоль дороги под раскидистыми деревьями стояли на автомашинах счетверенные пулеметы. Они азартно, резкими короткими очередями ударили по пикирующим бомбовозам.
И почти одновременно с налетом авиации волны пехоты перехлестнули через насыпь. Часть танков вышла ей навстречу.
Один танк, подбитый прямым попаданием бомбы, горел.
И самолет был сбит только один.
Педро поймал в перекрестие прицела противотанковую пушку, выдвинутую на насыпь.
Нажал педаль спуска. Он еще услышал выстрел пушки и почувствовал отдачу.
Но в следующее мгновенье весь мир куда-то провалился.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Темное женское лицо в удивительно белом — огромном и рогатом сооружении — чепце склонилось над ним.
«Что это со мной?.. — Педро вздохнул и почувствовал острую боль в груди. Хотел поморщиться, но и это было больно. — Где я?»
Ловкая и осторожная рука скользнула под затылок, приподняла голову. У губ оказался край чашки. Педро почувствовал тонкий и острый аромат апельсинового сока. Хлебнул. И тогда уже все тело ощутило жизнь, все, до кончиков пальцев.
— Бьен… Бьен… — ровно произнес женский голос.
«Да, хорошо…» — мысленно согласился Педро.
Он хотел улыбнуться в знак благодарности, но помешала боль в щеке и челюсти. Он очень осторожно кивнул.
— Бьен, бьен, русо, — проговорила сестра.
И Педро вздохнул, как вздыхают успокоенные дети: глубоко и прерывисто.
Потом он проснулся ночью от острого чувства голода и лежал, не открывая глаз. Он понимал, что просить в это время еды неловко, но голод очень обрадовал его: голод означал бесповоротное возвращение в жизнь. И Педро стал вспоминать блюда, какие бы он сейчас с удовольствием съел.
Вареники с вишнями в сметане. Сметана должна быть холодной, прямо из погреба, густая, как масло. А вареники — горячими. Раскусишь вареник — рот наполнится душистой обжигающей мякотью кисло-сладкой вишни. Потом холодная сметана остудит и тесто и ягоды…
— Ох!..
— Нес ке се?[8] — послышалось с соседней койки.
— Са ва, са ва,[9] — пробормотал в ответ Педро.
Сосед француз небрежно произнес длинную фразу. Педро понял: сосед выражает свою радость по поводу хорошего самочувствия русского.
— Са ва, са ва, — повторил Педро.
— Карош, — прошептал француз.
— Мерси.
Они замолчали, боясь потревожить соседей.
«Сколько же я здесь?» — подумал Педро. Он не мог ощутить времени: золотая вспышка в танке после выстрела и темное лицо в белом чепце разделялись в его сознании трещиной тьмы.
— Диа? — прошептал Педро.
— Нуар, — ответил француз, решивший, что Педро спрашивает, день сейчас или ночь.
— Коман диас? — соединив французское слово с испанским, опять спросил Педро.
— Десятое, — ответил по-испански француз, и дальше они говорили только по-испански.
— Десятое?
— Да.
— Как Лерида?
— Оставили третьего апреля.
— Третьего? — Педро открыл глаза, но ничего не видел в темноте.
— Да.
— Хорошо.
— Почему? — удивился француз.
— Выполнили приказ.
— А…
— Лериду уже начали эвакуировать, когда мы получили приказ задержать фашистов. — Теперь Педро почувствовал духоту ночи. Потом постепенно различил во тьме проем высокого-высокого окна, небо — оно было все-таки светлее — и лохматый силуэт пальмы. — Я был ранен тридцать первого. Значит, приказ был выполнен.
— Позавчера оставили Гандесу.
Педро дернулся, застонал от боли, помолчав, переспросил:
— Гандесу?
— Да. Теперь фашистам до моря рукой подать.
— Гандесу оставили…
— У вас там знакомые?
— Нет.
Там была семья Хезуса. И семья Антонио тоже там. Успели ли они уйти? Судя по словам француза, фашисты двигались быстро.
— А сегодня? — спросил Педро. — Что случилось на фронте сегодня?
— Узнаем утром, — сказал сосед слева.
— Простите, мы вас разбудили.
— Ничего. Вам, Педро, не стоит так много разговаривать. Вы еще очень слабы.
— В Гандесе семья Хезуса Педрогесо. И Антонио. Хезус командир, а Антонио комиссар танкового батальона. Я был советником у них. Где они могут быть?
— В Каталонию перебрались. Наверняка. Фронт стабилизируется по Сегре-Эбро. Они должны быть в Каталонии. Как будто они не знают, что с ними сделают фашисты!
Горячая волна крови прилила к голове Педро. Стало душно, он потерял сознание. Виделось ему: женщина, простоволосая, в темном платье, брела с сыном на руках по выжженной солнцем рыжей земле. Над ней стервятником вился самолет. Кругом вздымалась от взрывов земля. Он полз и полз вслед за женщиной и кричал ей, чтобы она спряталась в воронку. Но она не слышала его и бежала, бежала. А он охрип от крика, и горло пересохло, голова раскалывалась от жары. Когда женщина бежала, он видел, что это не его жена и не его ребенок у нее на руках, но стоило ей обернуться, как он узнавал лицо жены.
Наконец женщина остановилась, оказалась рядом, склонилась над ним.
Он все кричал, кричал.
«Тише, тише…» — бесконечно твердил женский голос.
Педро открыл глаза и увидел ослепительно белый рогатый чепец, который обрамлял смуглое лицо женщины.
— Тише, тише… Нельзя так метаться.
Ловко и бережно женская рука скользнула под его затылок. У губ оказались края чашки, наполненной прохладным и острым апельсиновым соком.
В узком очень высоком окне, распахнутом настежь, он видел удивительное синее небо и черные в тени веера пальмовых листьев. Опустил взгляд. На столике у кровати стояла вазочка с тремя белыми розами. Внутри одного цветка запуталась в лепестках капелька влаги и поблескивала, как ртуть.
— Как вас зовут? — спросил Петр Тарасович, чувствуя, что сестра еще здесь, у кровати.