Петр Павлович был пятнадцатым парашютистом в стране. Как инструктор, разъезжал по городам и показывал свое искусство.
— Как Борис Эдер, — вспоминал он. — После каждого прыжка зрители бросались ко мне проверять, не манекен ли я. Ощупывали. А после я зачитывал обращение к молодежи вступать в парашютисты.
Он одним из первых садился на ледяные купола. Спасал шведов и норвежцев, потерпевших аварию на Шпицбергене.
— Люди на макушке, — рассказывал Петр Павлович, — окруженные снизу облаком, показались мне такими, как с картины про Иисуса.
А сейчас он опять вынашивал план полета на остров, где тоже ледяные купола и зимовщики ждали продовольствие.
— Покружу над островом, найду знакомый выступ, перекрещусь, — шутил Петр Павлович, — и пойду на посадку.
«Чего проще!» — не без страха думал я, глядя на улыбающегося уже немолодого летчика…
Но вернемся к биографии льдины, которая является и частицей биографии Петра Павловича.
На «льдину-холодину» мы опустились вместе. Здесь уже начиналась полярная ночь, и я не мог всю ее разглядеть. Но льдина эта показалась мне сказочно огромной. В действительности она и была такой. Вот как описал ее начальник первой смены К. Сычов:
«Ледяной остров СП-6 имеет овальную форму, он довольно велик — 13 на 9 километров. По краям возвышаются причудливой формы гряды торосов, местами достигающие 10 метров. Однако сам остров возвышается над уровнем воды в среднем всего лишь на 85 сантиметров. Толщина льда его колеблется между 8-12 метрами.
Любопытно, что льдина постепенно «худеет» — за счет таяния сверху в летний период и отсутствия нарастания снизу в зимний период. Но если бы она совершала свой дрейф только в пределах Арктического бассейна, то служила бы науке 20 лет.
Дрейф СП-6 пролегает по тем районам, где ранее были открыты земли, которые потом бесследно исчезли. Этим подтверждается справедливость точки зрения, что Земля Санникова, Земля Джиллиса и другие легендарные земли были не чем иным, как дрейфующими ледяными островами».
Так почему бы ледяной остров СП-6 не назвать Землей Москаленко?
Я на Полярном проспекте. Полярный проспект — это, так сказать, главная улица СП-6. На ней расположились все жилые «здания» и научно-исследовательские «учреждения» дрейфующей станции: одиннадцать крошечных складных домиков. Но этого вполне достаточно для восемнадцати обитателей льдины. Жилищного города там не наблюдалось. У каждого своя «квартира» с «личным телефоном».
На соседней, Моржовой улице в палатках и снежных сараях разместились всевозможные склады.
Как и во всяком крупном населенном пункте, все дома занумерованы. По правой стороне Полярного проспекта — четные номера, по левой — нечетные. Въезд на проспект увенчан торжественной аркой. Под аркой любили фотографироваться, особенно те, кто попадал на дрейфующую льдину на два-три денька. Не преминул сфотографироваться и я.
Щелкнул аппарат. Вспышка магния.
— Готово! — произнес Николай Николаевич Брязгин.
— Большое спасибо! Жаль только, что у меня не наросли льдышки на бровях и ресницах. Как у вас… Это было бы очень эффектно.
— Льдышки — дело наживное, — успокоил меня Николай Николаевич. — Побудьте еще немного на воздухе, и вас не так разукрасит. Если хотите, давайте вместе снимать показания приборов. Подошло время…
Я уже знал, что все метеорологи мира восемь раз в сутки в 0, 3, 6, 9, 12, 15, 18 и 21 час по Гринвичу идут на метеоплощадки к своим приборам снимать показания.
В любую погоду… На случай шторма от площадки до домика, где жили Николай Николаевич и его коллега Борис Александрович Пятненков, был протянут трос. Цепляясь за него руками, чтоб не унесло в океан, согнувшись, пробирались они к своим приборам. Восемь раз в сутки. Восемь съемов — восемь подвигов.
А однажды лента, показывающая температуру воздуха, вылетела из рук. Рискуя жизнью, Николай Николаевич бежал за ней больше километра, спотыкаясь, падая, проваливаясь в трещины. Так и не догнал. В наблюдениях был перерыв…
А каждый перерыв — это ЧП.
— Когда-то было проще, — рассказывал мне по дороге на площадку Николай Николаевич. — В одиннадцатом году в Малых Кармакулах на Новой Земле метеорологическая будка вся обледенела, покрылась гололедом. Метеоролог написал: «Всевышний запечатал» — и стал ждать, когда растает…
А вот и площадка. Николай Николаевич включил электричество.
Подошли к метеобудке.
— На улей похожа, — сказал я.
— Похожа, — согласился метеоролог. — На Новой Земле я как-то сказал одному туристу, что развожу в ней пчел.
— И он поверил?
— Представьте, только удивился, как это пчелы выживают при таких низких температурах. Ну, я ему объяснил, что еще осенью окунул своих пчелок в мед, а потом выволок их в гагачьем пуху. Пух прилип, и теперь мои пчелки больше не мерзнут.
История эта меня развеселила и… насторожила. Я вспомнил, что еще в Москве меня предупреждали — в Арктике любят разыгрывать новичков.
— А что это у вас справа, на приборе? Волос? — спросил я.
— Да, это человеческий волос. Он прекрасно реагирует на изменения влажности. Когда влажность увеличивается, волос растягивается.
— Неужели?! — обрадовался я, вспомнив о своей редеющей прическе и тут же позабыв о бдительности. — Значит, если лысому все время смачивать голову…
— То лысым и останется, — с явным удовольствием закончил за меня Николай Николаевич.
И взялся за фотоаппарат.
— Вы уже годитесь для эффектного снимка. Улыбнитесь…
— Э… оно что-то не улыбается…
— Кто?
— Лицо.
— Ну ладно. Сожмите скулы, сделаем мужественный снимок.
Я вдруг почувствовал, что замерзаю. Еще бы! Термометр показывал минус 34!
— Готово! Вернемся?
— И если можно — бегом!
Николай Николаевич потушил электричество, включил фонарик и стал меня догонять.
— А у вас тепло! — сказал я, входя в домик метеорологов-актинометристов.
— Тепло, — ответил Борис Александрович Пятненков, подкладывая уголь в печурку, — но это еще не все.
— Что?
— У нас иногда температура воздуха в домике повышается до тридцати градусов жары.
— Кстати, — вставил Николай Николаевич, — а вам известно, что в Арктике гораздо теплее, чем в Ташкенте?
— Известно! — я решил не оставаться в долгу и стал наступать. — А вам, Николай Николаевич, известно… — что бы такое ляпнуть, — что белое — это черное?
— Совершенно верно! — разом ответили оба метеоролога.
— Если иметь в виду снег, — уточнил Николай Николаевич.
— Снег — абсолютно черное тело, — подтвердил Борис Александрович.
Я и глазом не повел.
— Ничего удивительного, — пожал я равнодушно плечами. — Если в Арктике теплее, чем в Ташкенте, то почему бы снегу не быть черным?
Актинометристы переглянулись. Их взгляды обозначали: объяснить этому невежде или неудобно, все-таки гость?
— Видите ли, — деликатно начал Николай Николаевич, — вы, конечно, знаете, что в летние месяцы здесь солнечная радиация выше, чем даже на юге. Солнце-то здесь летом светит круглые сутки.
— Ну, а снег, вы это, конечно, тоже не хуже нас знаете, — продолжил уже Борис Александрович, — как тепловое тело отражает энергию, равную количеству, излучаемому абсолютно черным телом.
Я ответил, что, конечно, знаю. Но ответил этак двусмысленно. И еще подмигнул левым глазом. Мол, понимай меня как понимаешь, я тоже хитрый.
Но на самом деле поверил. Ученым в наш век надо верить. Только мне почему-то кажется, что в Ташкенте все-таки теплее, а снег — я, конечно, уже не утверждаю — абсолютно… белое тело. А?
