Около каждого отчлененного куска хребта биолог ставит бирочки: «КО ТИНРО, 14.6.66».
Валя советует:
— Ты хотя бы припиши: «Просьба не трогать».
— Ну да, — смеется Н. — Вот напиши, как раз и тронут.
В бухте Командора устраиваемся на ночлег. Вечер тихий-тихий, воспоминания приятны, рисовая каша с тушенкой хороша, а после каши… после каши я наливаю всем по наперстку болгарского коньяку (получил посылку; а плоская стеклянная фляга «OCEAN», в которую он перелит, найдена на берегу, и даже это неожиданное сочетание, эта ерунда волнует). Замечательно! Жарко горит печка, уединенность, заброшенность, волосатый кит, могила Беринга. Валя пересыпает из руки в руку десятка два разноцветных бусинок — все-таки нашел еще в песчаных ямах; похоже, этим бусам не будет конца. Право же, не так много в жизни подобных вечеров, их потом вспоминаешь с подробностями, трогающими сердце.
Я рассказываю о моей коллекции зубов китообразных, и, в свою очередь, Н. вспоминает с досадой, как выбросило в 1964 году за Никольским редкого кита-ремнезуба, но биологи не смогли им воспользоваться.
— Обработали мы того ремнезуба, голову, кости там, все сложили в ящики — такая находка, такая редкость, и мы о нем, по существу, ничего не знаем. Ну, пацаны баловались за селом и, ничего не подозревая, подожгли наши ящики. Мы их «замаскировали» — навалили сверху всякого хлама. Вот все и сгорело.
— И зубы? У него же были зубы?
— Вот я как чувствовал беду — забрал два его зуба. Только и осталось от всего кита.
Теперь у меня появилась новая забота на Командорах — достать зуб столь редкого кита. Неплохо бы найти самому этого ремнезуба!
Наконец закругляем работу по разделке волосатого кита — и все мое дальнейшее пребывание на островах окрашено славой первооткрывателя некоего чуда-юда, которое продолжают называть попросту морской коровой. Не говорят: это, мол, тот самый, который написал (и дальше следовал бы перечень моих книг), а говорят: это, мол, тот самый писатель, который нашел морскую корову. Я не знаю, радоваться этому или огорчаться. Ко мне приходят малознакомые или вовсе незнакомые люди и просят фотографии волосатого кита. Однажды с такой просьбой пришел начальник поискового рейса со зверобойной шхуны «Мегры». Ну как не дать? Не для себя — для науки просит.
И вот уже стала мерещиться мне собственная фамилия, написанная по-латыни во всех справочниках-определителях и зоологических атласах мира. И статьи в мировой прессе, и фотографии волосатого кита.
Много позже Н. сказал своему руководителю по работе, вообще-то недоверчиво относившемуся к волосатому киту:
— А не ломимся ли мы в открытую дверь?
— Надо читать литературу, дорогой мой, — ворчливо посоветовал старый ученый, — в литературе либо сказано все, либо не сказано ничего.
В литературе — в толстых книгах корифеев и в щуплой периодике — о волосатом ките не сообщалось ни слова. Потому что, как говорится, прецедентов подобного рода еще не наблюдалось.
Однако разгадку следовало искать не в литературе, а в самом ките. И даже не обособленно в самом ките, а в его связях с окружающей средой. Разгадку я нашел случайно. Хотя, пожалуй, мне помог в этом неутихающий интерес ко всем без разбору выброшенным китам. Я обязательно должен был рассмотреть каждого из них вблизи, сфотографировать и пощупать, не шатаются ли зубы (если это зубатый кит).
Словом, я ходил в первооткрывателях всего месяца два, так что маленькая слава, успевшая за это время проникнуть с Командор на Камчатку, правду сказать, меня еще не утомила. Между тем приближалась пора самой что ни на есть грустно-прозаической развязки…
В середине августа незадолго до отъезда с Командор я путешествовал в одиночестве довольно далеко от места своей находки. Нет-нет и вспоминался мне таинственный кит-ремнезуб, а вдруг найду? Может же достаться человеку самое полное счастье, о каком он только смеет мечтать: вот он обнаружил ранее неизвестного науке волосатого кита, вот он вдобавок нашел и ремнезуба! И что же? Либо померещилось мне что-то вдали, либо действительно лежал на рифе какой-то кит — клюворыл или берардиус. Выброшен он был давно, и туша уже приобрела желтый цвет, явно проступили блеклые краски тления. Но чем ближе я подходил, тем все более смущало меня что-то резко белеющее в пасти.
«Наверно, шмякнуло его о риф головой и обломало челюсть, вот она и белеет», — решил я.
Однако на обломанную челюсть что-то не было похоже. Нет, нет, это как раз торчал из челюсти пластинчатый зуб кита-ремнезуба!
Впервые описал этого кита натуралист Леонард Стейнегер, обнаружив здесь в прошлом веке его выброшенную тушу. Кроме кита-ремнезуба, Стейнегер нашел на острове Беринга тоже ранее неизвестного кита из клюворылых — берардиуса. Ему же посчастливилось наткнуться здесь на тушу полярного кита-единорога (нарвала), хотя в этих водах он больше не встречался. Дотошный, видно, был этот Стейнегер.
Алеуты называют ремнезуба киган-агалюзох, и совсем уж музыкально звучит его имя в устах индейцев племени маках: квов-квов-э-ахт-ле. Кстати сказать, только американские индейцы и видели этих китов в районе скопления лососей.
В «Определителе млекопитающих СССР» о командорском ремнезубе сказано очень мало. Длина тела — около пяти метров. Место обитания — Тихий океан. Всего известно тринадцать находок, из них три в СССР на острове Беринга. Образ жизни не изучен. По-видимому, питается головоногими моллюсками. Вот и все.
Мне известна здесь четвертая находка ремнезуба (кости которого сожгли ребятишки). Значит, моя — пятая здесь и пятнадцатая во всем мире. Ну что ж, недурно. Возможно, у меня и впрямь есть эта… ну как ее… особая хватка?!
И, уже не отвлекаясь никакими суетными размышлениями, я снял рюкзак, извлек охотничий нож и начал пилить и строгать эту дурно пахнущую челюсть, чтобы извлечь из нее хотя бы один зуб (а их всего-то два, и торчат они в нижней челюсти вроде кабаньих клыков; похоже, что верхняя узкая, не очень-то прочная челюсть на всякий случай фиксируется этими зубами). Кое-как совладав с одним, принимаюсь за другой. В самом деле, для кого его здесь оставлять? Кит истлел почти полностью, никто за ним, к сожалению, сюда не приедет: далеко от поселка, да и биологи заняты на промысле котиков. А первый же шторм сорвет тушу с плиты и легко растерзает ее зыбкую уже плоть.
Совершив эту операцию (которую мне было бы нелегко совершить, если бы я не рылся прежде в вонючем мясе волосатого кита), тщательно протираю руки и нож тройным одеколоном. На случай необходимости ношу с собой все, вплоть до одеколона и ножниц. Хотя и тяжеловато.
Переночевав как пришлось, утром в самом лучшем расположении духа продолжаю исследовать берега дальше. Вот тут-то судьба, до сих пор столь снисходительная ко мне, решила, что хватит валять дурака, тешить меня сказочкой о волосатом ките: поигрался — пора и честь знать. Она подсунула мне очередного кита, то ли берардиуса, то ли еще какого, не разберешь, от него почти ничего не осталось. Лишь торчали на черепе задранные лоскуты кожи. Под этими лоскутами я и обнаружил, к своему изумлению, точно такую же «волосатость», как и у того, теперь уже печально знаменитого, кита в бухте Командора. И не понадобилось долго ломать голову, чтобы разобраться в этой загадке. Подобной, с разрешения сказать, «волосатостью» обладает каждый кит, только под слоем подкожного жира. В случае с «волосатым» китом произошла редкая, но логически вполне объяснимая вещь, своего рода курьез природы. Штормами кит был раздет до мяса, но в условиях зимних холодов оно не поддалось гниению, лишь только измочалилась обезжиренная подкожная ткань, покрыв сплошь всю тушу подобием длинной желтой шерсти. Иллюзия шерстистости оказалась настолько полной, что в нее поверили все, кто видел кита на берегу. Добавим, что немало для общего впечатления значило и каверзное положение туши, непривычный внешний ее рисунок: будто и впрямь разлеглась некая корова со слегка запавшими боками.