Как все странно! Игорь снова стал перечитывать письмо Урасова.
«…Лес, всюду лес! Ни степей, ни тундры, ни пустынь. Однообразно светит солнце — ни зимы со снегами и метелями, ни знойного лета. Иногда идут обильные теплые дожди; даже не дожди, а ливни. Прямые упругие струи бьют по листьям, по веткам. А когда ночью ярко светит луна, то ее свет отражается в море, в бесчисленных потоках воды, в озерах, во впадинах со стоячей водой, и все окрашено в зелено-серебряный цвет. Лес и вода…
И вот на одном небольшом острове, затерявшемся в безбрежном море, здесь, в районе нынешнего Саратовского Поволжья, вместе с кленами и инжиром, миртами и дубами, росло одно дерево. Оно скорее напоминало куст, но очень высокий, с могучими ветками, вытянувшимися в разные стороны, с большими зубчатыми листьями. На листьях выделялись толстые жилки. Иногда куст покрывался огромными кистями цветов, около которых летали большие блестящие насекомые и пестрые птицы. Порывы ветра шевелили глянцевитые листья, и красивые цветы роняли свои венчики…»
На этот раз Игоря поразило в нем противоречие: сухое и точное описание — песчаники, глины, опоки, — ничего интересного для человека, не знающего геологию, — и вдруг чудесная картина прошлого, исчезнувшего и неповторимого мира. Воображение! Вот что значит воображение! Откалывая геологическим молотком серые камни в безымянном овраге, воссоздать по ним линии берегов, моря — то теплые, то холодные, то глубокие, то мелкие, вообразить краски, звуки — слышать, как шумят «ливни в тропических лесах, видеть, как ломаются гигантские травы под ногами огромных зверей… Да, воображение! Оно зовет не только назад, но и вперед. Человек мечтал осушать болота, сажать сады… Как у Гёте: «…Я целый край создам обширный новый, и пусть миллионы здесь людей живут…» Мир станет прекрасен, когда исчезнут болота! Воображение! Фантазия! А у него, у человека искусства, нет воображения? Смешно! Игорь и не искал никогда ни у кого воображения. Он смеялся над фантазеркой Машей. А это не фантазия. Как там в письме: «…горные породы — памятники физико-географических условий прошлых геологических эпох». Надо уметь разгадать, узнать эти памятники. А он всегда думал, что Машины камушки отвечают только на практические вопросы: есть ли руда в данной местности или нет, много ли угля?..
Надо уметь вообразить, услышать голоса природы, воссоздать их, как воспроизводят геологи по образцам пород историю Земли, как создают археологи по черепкам историю общества. Вновь пережить свои чувства, услышать незатейливую мелодию сверчков в старом доме, увидеть белых мотыльков на пушистых волосах Маши — вот чего не хватает в его последней незаконченной работе.
Игорь прошел в свою комнату. Плотно закрыл двери, сел за рояль.
ЭПИЛОГ
Скоро снова лето. Оно будет таким интересным. Еще бы: у Лены теперь есть настоящее дело. А сейчас вечер, и весь день идет дождь — пусть себе сеется, — они бредут с Семеном по Москве.
— Ты мне поможешь, Семен, летом?
— Еще бы. Вот не ожидал, что геология может делать такие открытия. Я тебе признаюсь. Когда прошлым летом я работал с Марией Степановной, то все думал: ну что она нашла интересного там, в болотах? И вообще — не геолог она, так казалось мне. А оно вот как повернулось.
— Ничего ты не понимаешь в людях. Сыщик. Она замечательная. Только зря она не полюбила тогда Игоря.
— Может быть. Ведь он хороший и добрый очень. Не поняли друг друга, вот и получилось. По молодости лет. Ты не делай такой ошибки.
— Какой ошибки?
— Не забывай, что без меня тебе никак нельзя.
— Ты?.. — глаза у нее расширились.
Они останавливаются на минуту.
Потом снова идут под дождем. Теплый хороший дождь…
Я по профессии геолог. И вряд ли бы мне пришло в голову писать художественное произведение, если бы я не встретилась однажды по работе с замечательными людьми, одержимыми идеей осушения болот. Я подружилась с ними. Меня увлек их энтузиазм, и мне захотелось рассказать о них. Так появилась эта повесть. Есть в ней и фантастический домысел, но герои ее взяты из жизни. Изменены их фамилии и отчасти судьбы, однако в их характерах мне не хотелось ничего домысливать. Сейчас Лена и Семен, точнее, их прототипы, стали старше, но я оставила их в повести такими, какими они запечатлелись в моей памяти, едва вступившими на стезю исканий, на стезю науки.
Конрад ФИАЛКОВСКИЙ
МЕНЯ ЗОВУТ МОЛЬНАР
Грузовик остановился на повороте. Он вышел из кабины, прихватив свою потертую дорожную сумку, еще раз улыбнулся водителю и двинулся в гору. Он шел медленно, останавливаясь через каждые двести-триста метров, хотя дорога, на которую он свернул, поднималась в гору не слишком круто. Сквозь рубашку он чувствовал на спине тепло полуденного солнца. Вокруг на белых скалах росли карликовые сосны, но солнце иссушило их за жаркий день, и он чувствовал лишь запах собственного пота и едва уловимый аромат моря, раскинувшегося где-то за ближайшими холмами.
Он прошел мимо таблички с надписью, запрещавшей въезд, и мимо второй, сообщавшей, что он находится на территории частного владения. Боль усиливалась. Он остановился, достал из верхнего кармана рубашки флакончик с таблетками, высыпал их на руку, сунул одну под язык и, поколебавшись, взял еще половинку. Не дожидаясь, пока боль пройдет совершенно, двинулся дальше. Еще один поворот, и он оказался перед воротами. Он ожидал увидеть какую-нибудь вывеску, но ничего подобного не было. Железные, немного старомодные ворота. Рядом пристроилась будка вахтера, сложенная, как и все здесь, из белого камня. Он вошел и увидел человека, сидевшего за небольшим, прикрепленным к стене столиком, на котором стоял телефон. На человеке было что-то вроде униформы, но ремня не было, не было и фуражки, только небольшой металлический шлем покрывал затылок.
— Вы условились? — спросил человек.
— Нет. Я пришел, потому что…
— Вы прочли надпись на табличке?
— Разумеется, но…
— Прошу вас придерживаться того, что вы прочли, и покинуть это место. Здесь частное владение.
«Если б я приехал на собственной машине, он разговаривал бы со мной иначе», — подумал пришедший и сказал:
— Это владение доктора Эгберга?
— Да, но я уже сказал…
— Я друг доктора Эгберга. Мы знакомы много лет, — добавил он, чтобы сгладить предыдущую фразу, которая не совсем отвечала истине.
Человек в форме не удивился, не заколебался. Просто поднял трубку телефона.
— Проходная, — сказал он, — прошу соединить с секретариатом доктора.
Прошло некоторое время.
— Ваше имя и фамилия? — спросил мужчина, не отрывая трубки от уха.
— Ральф Мольнар, профессор Ральф Мольнар, — уточнил он, вспомнив, что Эгберг должен помнить его как профессора. Привратник остался безразличным, словно докладывать о прибытии профессоров вошло у него в привычку. Потом сообщил фамилию, и они продолжали ждать. Мольнар — опершись о стенку, привратник — неподвижно уставившись в какую-то точку на стене.
— За вами придут, — сказал он наконец. — Оставьте свои вещи. Мы принесем их вам позже. Таковы правила, — добавил он, словно это все объясняло.
Мольнар пожал плечами, подтолкнул ногой сумку и, услышав на тропинке шаги, повернулся. Перед ним стояла девушка, высокая девушка в летнем платье без рукавов.
— Доктор Эгберг просил приветствовать вас от его имени. Я должна позаботиться о вас, профессор, и спросить, надолго ли вы останетесь у нас.
— Посмотрю. Еще не знаю.
— Во всяком случае, до утра наверняка. Уже поздно. Доктор приглашает вас на ужин.
Мольнар шел за девушкой по выложенной камнями дорожке, среди густых незнакомых ему кустов, глядя на длинные, очень полные и все-таки стройные ноги идущей перед ним девушки. Он опять почувствовал боль в груди, но не остановился. Дом должен быть близко. Действительно, он выдавался в сад большой незастекленной верандой, и вдруг Мольнар понял, насколько велик дом. Его размеры скрывала зелень: деревья, заглядывающие своими ветвями прямо в окна, и вьюны, взбирающиеся по стенам под самую крышу.