Под вечер он выходил в сад и, пока еще было тепло, прогуливался по узким аллейкам среди кустов, а когда жара спадала, ложился на траву или на каменный бордюр бассейна и смотрел на небо. Часы проходили, и, когда начинало смеркаться, он возвращался в свою комнату, куда Джосп приносил ему ужин. Когда Джосп уезжал на небольшом крытом брезентом пикапе, ужин приносила Мейдж. Она ставила поднос на столик, иногда справлялась, как Мольнар себя чувствует, но всегда делала это уже в дверях, когда выходила. Она не глядела на экран или в выпуклые линзы видеопередатчиков, но Мольнар и без того знал, что объективы аппаратов смотрят на них глазами Эгберга, а может, Дорна. Лишь Джосп, казалось, не замечал их, но он был не объектом, а человеком, для которого мир не кончался за оградой института. Он был исполнителен, силен и курил те же сигареты, которые когда-то курил Мольнар. Их дым оставался в комнате, когда Джосп выходил, и Мольнар чувствовал их запах еще ночью, засыпая. Однажды он взял одну сигарету из пачки, которую Джосп положил рядом с подносом. Поискал спички, но их не было. Джосп щелкнул большой бензиновой зажигалкой, и Мольнар почувствовал во рту вкус дыма.
— Доктор не разрешает, да? — спросил Джосп.
— Нет. Сам бросил.
— Я не могу. Когда-то пробовал. А сигареты ничего. Я их покупаю в городке, контрабандные.
— Да, но для этого надо туда ездить.
— Э, не жалейте! Вонючая дыра.
— Но вы можете ездить дальше.
— Не могу. Доктор не позволяет. Все мы здесь должны быть всегда на месте.
— А сам он ездит?
— Когда-то ездил к семье, недалеко отсюда, пятьдесят миль. Теперь и он не ездит.
— Почему?
— Не знаю. Говорят, развелся с женой.
— А в действительности?
— Он со мной не делится, — Джосп взял поднос.
— А вам еще не надоело?
— Немного. Но здесь хорошо платят. Где-то ведь надо работать.
— У вас здесь много работы.
— Все делаю. Сами видите.
— У вас многосторонняя квалификация. Институт — это почти фабрика, по крайней мере по количеству потребляемой энергии.
— Не надо преувеличивать.
— Хотелось бы мне когда-нибудь взглянуть на вашу аппаратуру.
— К сожалению, это невозможно. У нас на этот счет есть точные инструкции. Какая-нибудь авария, и большинство экспериментов пришлось бы прервать. Не говоря уж, о биологическом материале, который здесь довольно дорог. Разумеется, у нас есть гарантия.
— Аварийная установка?
— Да.
— Ясно. При небольшой мощности это самый простой выход.
Джосп внимательно посмотрел на Мольнара.
— Мне говорили, вы нейроник.
— Мало ли что говорят. Моя специальность гораздо ближе к вашей, чем вам это кажется, — Мольнар сказал это, не раздумывая над тем, что говорит. Он уже думал о другом: о небольшой мощности, потребляемой институтом, и понял, что один из них — Эгберг или Джосп — говорит неправду. «Я это выясню», — решил он, даже не заметив, как Джосп вышел.
Мейдж он встретил на следующий день в саду.
— Мейдж… У вас есть немного свободного времени?
Она остановилась в нерешительности, потом не очень уверенно ответила:
— Мне надо быть в секретариате.
— А может, вам неловко разговаривать со мной здесь?
— Нет, почему же.
— Мне казалось, что мы теперь редко встречаемся.
— У меня масса работы.
— Я не отниму у вас много времени. Я хочу знать только одно. Лично вы испытали когда-нибудь на себе результаты исчезновения поля?
— Я нет, но Бертольд…
— Мы сейчас говорим не о Бертольде. Сами вы никогда ничего не замечали? Головокружение в частично экранированных помещениях или что-нибудь подобное?..
— Нет. А почему вы спрашиваете?
Мольнар ответил не сразу.
— Я скажу вам, — решился он наконец. — Я подозреваю, что этого поля вообще нет.
— То есть как нет?
— Просто нет. Точнее, оно существует только в вашем воображении и воображении еще нескольких объектов фермы, как вы их называете. Это гениальная по своей простоте выдумка Эгберга.
— Что-то не понимаю.
— Но это же просто. Скажите, остались бы вы здесь, несмотря на все обязательства, данные вами перед операцией, если б не поле?
— Ну, разумеется, нет! Ах… понимаю! Вы думаете, он мог бы так поступить? Убедить нас в существовании поля, которого в действительности нет?
— Мог бы наверняка. Вы не знаете своего шефа.
— И. вы убеждены, что он именно так поступил?
— Нет… Честно говоря, нет. И поэтому, я хотел бы предложить вам проделать один эксперимент.
— Чем я могу вам помочь?
— Вы спуститесь в бункер, Мейдж, на две-три минуты, не больше. Если с вами ничего не случится, вы будете свободны.
Она внимательно смотрела на него.
— Я думаю, войти туда — значит умереть. А я не хочу умирать.
— Вы хотите остаться здесь до конца жизни? Несколько дней тому назад…
— Тогда у меня был тяжелый день. Иногда это бывает. Но я хочу жить, даже здесь, если нельзя иначе.
— Слушайте, Мейдж. О смерти нечего и говорить. Я буду вас страховать снаружи. И просто вытащу оттуда, если вы потеряете сознание. За одну секунду не умирают. Я обвяжу вас веревкой и вытащу.
— Иначе этого проверить нельзя?
— Нельзя. Ну так как?
Она не ответила.
— Это важно и для вас. Кроме меня, никто поставить опыт не решится. Все вы здесь боитесь Эгберга. Не возражайте. Это видно. А чтобы проделать этот опыт, одного человека мало. Вспомните о Бертольде. Если б его тогда кто-нибудь вытащил, он жил бы и сейчас. Но он пытался сделать это один.
— Пытался?
— Я так думаю. Он должен был заметить то же, что и я.
— Я боюсь, профессор, но попробую. Если я умру — это останется на вашей совести.
Мольнар ждал, что она улыбнется, но она смотрела на него так же серьезно, как и раньше.
— Когда вы хотите попробовать, профессор?
— Сейчас. Вы можете? Веревка готова.
— Хорошо. Только сменю платье.
— Зачем?
— На всякий случай…
— Послушайте, Мейдж, перестаньте дурачиться. Пошли!
На этот раз она улыбнулась.
— Хорошо. Пошли. Не бойтесь, профессор. Это решено.
В институт они вернулись порознь и встретились на лестнице, ведущей в подвал. Рядом с широкими ступенями шел бетонный пандус, оканчивающийся у входа в бункер. Мольнар еще раньше приходил сюда и спрятал здесь веревку, сделанную из двух коротких шнуров, связанных морским узлом и служивших для опускания гардин в его комнате. Мейдж даже не проверила узла. Он крепко обвязал ее в поясе, так что она едва могла дышать, а потом несколько раз дернул веревку, чтобы проверить, выдержит ли она.
— Готово, — сказал он.
Мейдж без колебаний вошла в бункер. Он переждал несколько секунд, потом спросил:
— Что вы чувствуете?
— Пожалуй, ничего. Только жарко.
— Это от волнения…
Он смотрел на часы. Прошла минута.
— А сейчас?
— Ничего. Совсем ничего.
Через пять минут, когда она вышла из бункера, он знал, что был прав.
— Мы выиграли, Мейдж, — сказал он, развязывая веревку. В полумраке он видел ее лицо.
— Значит, я свободна? — медленно спросила она.
— Да.
— Это прекрасно, профессор, — она резко повернулась и побежала по пандусу наверх, к светлому прямоугольнику выхода.
Мольнар свернул веревку, спрятал между ящиками и пошел вслед за девушкой по ступеням. На половине дороги он увидел сандалию.
Итак, поля не было. Теперь он мог попросту выйти за ограду, спуститься вниз в городок. Какой-нибудь корабль наверняка забрал бы его, а через пять-шесть дней он был бы уже дома, если за это время его комнату не сдали кому-нибудь другому. Но ведь Бертольд умер, и это его беспокоило. Мольнар был уже немолод и никогда не действовал слишком поспешно. Он решил повторить эксперимент. «Теперь туда войду я, а Мейдж будет страховать, — думал он. — Только хватит ли у нее силы, чтобы вытащить меня, если я потеряю сознание». Он решил, что подумает об этом после ужина. Но после ужина пришел Эгберг.