Гонзало разразился долгими аплодисментами, а Трамбуль воскликнул:
— В самую точку!
Даже Рубин улыбнулся и кивнул. Питерборо вскочил:
— Ну конечно! И еще приближающаяся тень будет иметь тонкий красный ободок, потому что, едва тень накроет наблюдателя, белый свет Солнца уже не будет маскировать красные протуберанцы. Все верно, Генри! Именно взгляд назад решил проблему! И если я напишу рассказ как следует, мне будет все равно, напечатают его или нет. Мне даже будет все равно, — тут его голос дрогнул, — понравится ли рассказ ей, и согласится ли она на свидание. Рассказ гораздо важнее!
— Рад это слышать, сэр, — слегка улыбнулся Генри. — Писатель должен уметь выбирать приоритеты.
Перевел с английского Андрей НОВИКОВ
Дональд Уэстлейк
Победитель
Уордмен стоял у окна, когда увидел, как Ривелл уходит с территории.
— Подойдите ко мне, — обратился он к интервьюеру. — Сейчас вы увидите «Стража» в действии.
Журналист обошел стол и присоединился к Уордмену. Он спросил:
— Это один из них?
— Точно! — Уордмен удовлетворенно усмехнулся. — Вам повезло. Редко кто из них решается сделать хотя бы попытку. Может быть, он специально пошел на это, чтобы доставить вам удовольствие.
Интервьюер вдруг обеспокоился.
— Разве он не знает, что случится?
— Конечно, знает. Правда, некоторые не верят, пока сами не испытают. Ага, вот…
Они стояли и смотрели.
Ривелл шагал не спеша, пересекая поле в направлении леса, начинавшегося за территорией.
После того как он удалился ярдов на двести от незримой границы, он чуть согнулся в поясе, а еще через несколько шагов схватился руками за живот, как будто от боли. Ривелл содрогнулся, но продолжал двигаться вперед, с каждым шагом пошатываясь все сильней, словно испытывал сильную боль. Он едва не добрался до первых деревьев, но рухнул на землю и замер.
Уордмен не испытывал радости от этого зрелища. Территория «Стражей» нравилась ему куда больше, нежели ее практическое применение. Обернувшись к письменному столу, он вызвал дежурную часть и приказал:
— Пошлите людей с носилками к востоку, там, у леса, найдете Ривелла.
Интервьюер обернулся, услышав имя.
— Ривелл? Какой Ривелл? Поэт?
— При условии, что вы можете назвать это поэзией.
Уордмен скривился от отвращения. Он прочел кое-что из так называемых стихов Ривелла и был убежден, что им место на помойке.
Интервьюер снова уставился в окно.
— Я слышал, что его арестовали, — произнес он задумчиво. Бросив взгляд через плечо журналиста, Уордмен увидел, что Ривелл умудрился подняться на четвереньки и медленно продвигается к лесу. Но санитары с носилками уже настигли его, подняли скрюченное болью тело, привязали ремнями к носилкам и понесли обратно к зданию. Когда они исчезли из виду, интервьюер спросил:
— С ним все будет в порядке?
— Придется провести несколько дней в изоляторе. У него растяжение связок.
Интервьюер отвернулся от окна.
— Это было очень поучительно, — осторожно произнес он.
— Вы первый посторонний свидетель, — улыбнулся Уордмен. К нему вернулось хорошее настроение. — Как вы это называете? Сачком?
— Да, — согласился журналист, усаживаясь в кресло, — именно сачком.
И они продолжили интервью, далеко не первое, которое пришлось дать Уордмену после запуска проекта «Страж». И, может быть, в сотый раз он объяснял, как действует устройство и какую пользу оно приносит обществу.
Основой «Стража» был миниатюрный датчик, иными словами радиоприемник, имплантированный в тело заключенного. В центре территории тюрьмы находился передатчик, постоянно посылающий сигналы своим подопечным. До тех пор, пока заключенный находился в радиусе до ста пятидесяти метров от передатчика, он ничего не чувствовал. Стоило ему выйти за пределы этого круга, приемник начинал посылать болевые разряды в его нервную систему.
Боль усиливалась по мере того, как беглец удалялся от центра; в результате заключенный терял способность двигаться дальше.
— Преступнику нигде не спрятаться, — объяснил Уордмен. — Даже если бы Ривелл укрылся в лесу, мы бы его быстро поймали. Его выдадут собственные крики и стоны.
В свое время «Страж» был предложен Уордменом, когда тот служил заместителем начальника обычной тюрьмы. Протесты, в основном исходившие от чувствительных демократов, задержали внедрение метода на несколько лет, но наконец первая опытная тюрьма была открыта. На испытания отводилось пять лет, а начальником тюрьмы назначили, разумеется, Уордмена.
— Если результаты испытаний нас удовлетворят, — продолжал Уордмен, — а я в этом не сомневаюсь, то все федеральные тюрьмы будут переведены на систему «Страж».
Метод Уордмена сделал побеги из тюрьмы невозможными, бунты безопасными — достаточно включить передатчики на полную мощность на минуту или две — и трудности охраны сведены до минимума.
— Да, здесь, собственно, и нет охранников, — сказал Уордмен, — у нас работает несколько чиновников, поваров, хозяйственников и так далее.
Для опытного заведения отбирались только лица, совершившие преступления против государства.
— Вы можете сказать, — усмехнулся Уордмен, — что мы собрали здесь нелояльную оппозицию.
— То есть политических заключенных? — уточнил интервьюер.
— Такие формулировки мы здесь не употребляем, — ответил Уордмен холодно. — Их придумали коммунисты.
Интервьюер поспешил извиниться за неловкое выражение, быстро завершил беседу, и Уордмен, к которому вернулось хорошее настроение, проводил его до выхода.
— Как видите, — сказал он на прощание, — никаких стен, никаких сторожевых вышек с пулеметами. Вы видите перед собой идеальную тюрьму.
Интервьюер горячо поблагодарил тюремщика и поспешил к своей машине. Уордмен проводил машину взглядом, а потом отправился в палату навестить Ривелла. Но возмутителю спокойствия уже сделали обезболивающий укол, и он спал.
Ривелл лежал на спине и глядел в потолок. Он не мог отделаться от мысли: «Я не предполагал, что мне будет так плохо… Я не знал, что мне будет так плохо…»
В своем воображении он написал толстой черной кистью на белом потолке: «Я не предполагал, что мне будет так плохо…»
— Ривелл!
Заключенный чуть повернул голову и увидел, что у постели остановился Уордмен. Он смотрел на Уордмена и молчал.
— Мне доложили, что вы проснулись, — сказал Уордмен.
Ривелл ждал.
— В первый же день, когда вас сюда привезли, я предупредил, что лучше не пытаться бежать от нас.
— Не извиняйтесь, — ответил Ривелл. — Вы не виноваты. Вы делали то, что вам положено делать, а я делаю то, что положено делать мне.
— Разве я в чем-то виноват? — удивился Уордмен. — Из-за чего же мне следует испытывать неловкость?
Ривелл поглядел в потолок, но слова, которые он мысленно написал там минуту назад, исчезли. Как жаль, что нет пера и бумаги! Слова лились из него, словно вода сквозь сито. Ему так нужна была бумага, чтобы запечатлеть их! Он спросил:
— Мне дадут бумагу и ручку?
— Чтобы вы снова испражнялись непристойностями? Да ни в коем случае!
— Ни в коем случае, — повторил Ривелл.
Он закрыл глаза и увидел, как слова уплывают от него. Человек не может одновременно творить и заучивать. Ривелл давно уже выбрал творчество. Но сейчас ему невозможно запечатлеть на бумаге свои стихи. Поэтому они вытекали из мозга и ржавели где-то в холодном мире: «Боль по каплям, как капель. Жить успеешь, так успей. Мы узнаем поутру, ты живи, а я умру…»
— Боль пройдет, — пообещал Уордмен. — Прошло уже три дня. Пора бы ей и утихнуть.