— Она вернется, — ответил Ривелл. Он открыл глаза и написал слова на потолке: «Она обязательно вернется».
— Не говорите глупостей, — отрезал Уордмен. — Она никогда не вернется, если вы не вздумаете бежать снова.
Ривелл ничего не ответил.
Уордмен ждал, намек на улыбку касался его губ. Затем он нахмурился:
— Вы не убежите.
Ривелл посмотрел на него с некоторым удивлением:
— Разумеется, я убегу, — сказал он.
— Никто не пробовал бежать дважды.
— А я буду пробовать. Неужели вы не понимаете? Я никогда не сдамся. Я не перестану рваться к свободе, я не перестану жить. Я не перестану верить в то, ради чего живу. Вам придется с этим смириться.
Уордмен покачал головой:
— Вы намерены вновь пройти через это?
— Вновь и вновь.
— Это блеф. — Уордмен в сердцах взмахнул рукой перед лицом Ривелла. — И если вы пожелаете умереть, я вам мешать не стану. Вы знаете, что подохнете там, если мы не притащим вас обратно?
— Это тоже выход, — согласился Ривелл.
— Ах вы этого хотите! Так давайте, бегите, и я никого не буду за вами посылать. Обещаю вам.
— Значит, вы проиграете, — произнес Ривелл. Он в упор смотрел в напряженное злое лицо Уордмена. — Вы проиграете на нашем же поле. Вы считаете, что ваш датчик заставит меня сидеть в тюрьме, то есть заставит меня прекратить быть самим собой. А я говорю заблуждаетесь! До тех пор, пока я буду повторять попытки побега, вы будете терпеть поражение, а если ваш датчик меня убьет, вы проиграете навсегда и окончательно.
— Вы что, думаете, это игра? — Уордмен сжал кулаки.
— Конечно, игра, — ответил Ривелл. — И вы придумали ее правила.
— Вы сошли с ума! — закричал Уордмен. — Вам здесь не место. Вам место в сумасшедшем доме.
Он кинулся к двери.
— И это тоже ваше поражение! — крикнул вслед Ривелл. Уордмен не слышал. Он хлопнул дверью и исчез.
Ривелл откинулся на подушку.
Оставшись один, он мог погрузиться в свои страхи. Он боялся датчика и тем более теперь, когда уже знал, что тот может с ним сделать. Страх был так велик, что Ривелла тошнило. Но рядом присутствовал другой страх, куда менее реальный, но не уступавший страху примитивному. Нет, он был сильней. Он заставлял Ривелла повторить попытку.
— Но я же не знал, что мне будет так плохо! — прошептал он. Он снова написал фразу на потолке, только на этот раз красной кистью.
Уордмен знал, когда Ривелл выйдет из изолятора, и специально подошел в этот момент к двери. Ривелл похудел и, пожалуй, постарел.
Он прикрыл ладонью глаза от солнца, поглядел на Уордмена и произнес:
— Прощайте, Уордмен.
И зашагал к востоку.
Уордмен ему не поверил.
— Вы блефуете, Ривелл, — сказал он.
Но Ривелл не останавливался.
Уордмен не мог бы вспомнить момента в жизни, когда он был так взбешен. Ему хотелось догнать мерзавца и задушить собственными руками. Но тюремщик сжал пальцы в кулаки и стал уговаривать себя, что он разумный человек, рациональный человек, гуманный человек. Так же, как разумен, рационален и гуманен был «Страж». Он требовал лишь покорности, так же, как и сам Уордмен. «Страж» и Уордмен наказывали лишь безумцев, подобных Ривеллу. Ривелл был антисоциален, саморазрушителен, и его следовало проучить. Для его же блага, как и для блага общества.
— Вы что, надеетесь отсюда выкарабкаться? — завопил Уордмен. Он сверлил взглядом спину Ривелла.
— Я никого за вами не пошлю! Вам придется ползти обратно самому!
Он стоял неподвижно, глядя, как Ривелл покидает пределы территории, как нетвердым шагом плетется к деревьям, схватившись руками за живот и склонив голову. Затем Уордмен повернулся и ушел к себе в кабинет, где принялся за месячный доклад: всего две попытки бегства за отчетный период — и обе неудачные.
Раза два или три он бросал взгляд в окно.
В первый раз он увидел Ривелла далеко в поле. Несчастный на четвереньках полз к лесу. В следующий раз он не увидел Ривелла, но услышал его душераздирающий крик. После этого Уордмену было нелегко сконцентрировать внимание на докладе.
Позже, к вечеру, он покинул здание.
Крики Ривелла порой доносились из леса, были слабоуловимыми, однако не прекращались. Уордмен слушал, сжимая и разжимая кулаки. Он заставлял себя не жалеть этого преступника.
Для блага самого Ривелла его надо как следует проучить.
Вскоре к начальнику тюрьмы подошел дежурный врач и сказал:
— Мистер Уордмен, пора принести его обратно.
Уордмен кивнул.
— Знаю, знаю. Но я хочу убедиться, что он усвоил урок.
— Господи, да вы послушайте!
Уордмен не хотел встречаться взглядом с доктором.
— Хорошо, тащите его обратно.
Когда доктор отошел, крики прекратились.
Уордмен прислушался. Тишина.
Доктор побежал за санитарами.
Ривелл лежал и кричал.
Он не чувствовал ничего, кроме боли и потребности кричать.
И если ему удавалось закричать громче, его мозг выгадывал долю секунды, чтобы совершить движение вперед. Он полз, прижимаясь животом к земле, и за последний час преодолел по крайней мере семь футов.
Его руку и голову можно было уже разглядеть с проселочной дороги, пересекавшей лес.
На одном чувственном уровне он ощущал лишь боль и слышал лишь свои крики. Но на другом — он был полностью и даже подчеркнуто открыт для мира, окружавшего его: стеблей травы у самых глаз, сучьев кустарника над головой, тишины, охватившей лес. Он даже увидел небольшой пикап, что остановился на обочине рядом с ним.
Обветренное лицо человека, вылезшего из машины, было испещрено глубокими морщинами. Одет он был просто и, вернее всего, был фермером. Он дотронулся до рукава Ривелла и спросил:
— Тебе плохо, парень?
— Васе… — кричал Ривелл. — Вассток!
— Тебя можно с места тронуть? — спросил фермер.
— Да-а-а, — завопил Ривелл. — На вассто-о-о…
— Я отвезу тебя к доктору.
Боль не утихла, когда фермер втащил Ривелла в свой пикап и положил на пол. Теперь он находился на максимальном расстоянии от передатчика. Боль достигла предела.
Фермер засунул в рот Ривеллу скатанный в трубку платок.
— Закуси его, — сказал он, — так будет легче.
Легче не стало, но крики заглохли. И он был благодарен фермеру. Собственный бесконтрольный вопль бесил его.
Он все запомнил.
И как они ехали сквозь густеющие сумерки, и как фермер втащил его в здание колониального вида, внутри переделанное в клинику. Он запомнил и лицо доктора, который потрогал его лоб и потом в сторонке поблагодарил фермера за то, что он привез Ривелла.
Они коротко поговорили, затем фермер уехал, а доктор вернулся к Ривеллу.
Доктор был молод, рыж и краснолиц. Он был одет в белый халат. Он был обозлен.
— Вы из тюрьмы, что ли? — спросил он.
Ривелл умудрился дернуть головой, что должно было означать согласие. Ему казалось, что подмышки распороты льдышками, кожу с шеи содрали наждаком, и некто безжалостный беспрестанно выкручивает ему локти и колени, словно его разделывают, как вареную курицу. Все тело было утыкано иголками, нервы разрезаны бритвами, а мышцы разбиты молотком. Чьи-то пальцы выдавливали глаза из глазниц. И в то же время гений, выдумавший эту боль, оставил в неприкосновенности мозг, чтобы несчастный не мог потерять сознание и забыть о мучениях.
— Бывают люди хуже зверей, — сказал доктор. — Я постараюсь извлечь это из вашего тела. Я не знаю, что у меня получится, нам не положено знать, как устроен датчик, но я постараюсь избавить вас от него.
Он отошел и вскоре вернулся со шприцем.
— Сейчас вы заснете, — пообещал он.
— О-о-о-о…
— Его там нет. Его вообще нет в лесу!
Уордмен уничтожил доктора взглядом, но понимал, что придется смириться с этой вестью.
— Понятно, — произнес он. — Кто-то увез его. У него был сообщник.
— Сомневаюсь, — возразил доктор. — Любой, кто посмеет помочь беглецу, закончит свои дни здесь.
— И тем не менее, — возразил Уордмен, — я вызову полицию штата. Он ушел к себе в кабинет.
Через два часа ему позвонили из полиции. Они опросили местное население и сумели отыскать фермера, который подобрал у дороги раненого человека и отвез к доктору Оллину в Бунтаун. В полиции были убеждены, что фермер ни в чем не замешан и действовал из лучших побуждений.