От Линка не укрылся и визит Этана ко мне. Авария ему стоила трех сломанных ребер и травмированной селезенки, но хирургическое вмешательство вроде не требуется. У подростков селезенка иногда восстанавливается самостоятельно.
Мы смотрим друг на друга: то он хмурится, то я раздражаюсь, иногда сын замечает, как хроническая боль в спине заставляет меня ерзать на койке. А может, он улавливает печаль в моих глазах. В такие минуты смягчаются черты его лица. И голос. Он даже спрашивает, нормально ли я себя чувствую. А ведь нормально… сразу после того, как прозвучит вопрос.
Генетически модифицировать человеческое существо — это хорошо или плохо? Когда-то я решил, что плохо — после того как попытался изменить в материнской утробе ген FGFR3. Потом я познакомился с арленовыми детьми, увидел повзрослевшего Этана, и появилась мысль: а может, все к лучшему. Не знаю…
Снаружи до сих пор не улеглась паника, напротив, растет зараженная вирусом зона. Быть может, со временем Группа достигнет своей цели. Если на планете наберется критическая масса восприимчивых к вирусу людей, общество станет другим. А может, и не станет — ведь надо не только сочувствовать, но и делом помогать объекту своего сочувствия.
Ох уж эти «если»… Если продержится погода и не поднимется вода в ручье; если в крэпсе сразу выпадет семь или одиннадцать…
Это всего лишь акт первый, сцена первая, а что будет дальше?
Согласно теории хаоса, в системе с круговой обратной связью самое незначительное изменение начальных условий способно вызвать огромные непредсказуемые нарушения на всей протяженности пути. Человеческое поведение — это система с круговой обратной связью. Потому ли Этан стал лучше относиться ко мне, что у него выросли новые рецепторы окситорина, или это я сам теперь открыт для его сочувствия и для сочувствия всех прочих? Каким образом одна и та же генная модификация могла дать столь непохожих эмпатов, как Бриджит и Белинда?
Вопросы, вопросы… А ответы получить не хочется, по правде говоря. Надо бы интересоваться — к этому склоняют этика и прагматизм, — но нет.
В палату входит Джейн и сообщает:
— Представляешь, они договорились с Майклом Розеном. Сам Розен! Это же высший класс!
Я рад. Майкл Розен, и правда, суперпрофи, фильмы, снятые по его многослойным душещипательным сценариям, — это и полные кинозалы, и восторженная критика. Ко всему прочему он еще и симпатичный бабник, неспроста Джейн вдруг так похорошела. Я знаю, что будет дальше.
— Отлично, мои поздравления. Фильм получится просто ядерный.
— Спасибо! — Она дарит мне улыбку и выходит.
Все осталось по-прежнему. И все изменилось. Я поворачиваюсь к компьютеру и снова берусь за работу.
Перевел с английского Геннадий Корчагин
© Nancy Kress. Act One. 2009. Печатается с разрешения автора. Повесть впервые опубликована в журнале «Asimov's SF» в 2009 году.
Джейсон Сэнфорд
Когда на деревьях растут шипы
Иллюстрация Владимира Овчинникова
Когда я шел по растрескавшемуся от жары тротуару перед домом Шоны, она удивила меня воздушным поцелуем, посланным из окна спальни, — которого на деле никогда не дала бы мне. И хотя я безумно злился на ее мамашу, запретившую Шоне даже смотреть на меня, но послал ответный поцелуй — только ради того, чтобы эта дама, копавшаяся в саду, окатила меня полным злобы взглядом. Оставив ядовитый взор без внимания, я отправился дальше. Мать Шоны прониклась ко мне ненавистью с того самого дня в прошлом месяце, когда я подержал ее дочь за руку. Не будем упоминать о том, что и у меня, и у Шоны на руках были перчатки, а значит, с технической точки зрения, прикосновения не было.
Узнав об этом, мой отец остался спокойным и только пробормотал что-то о молодости и гормонах. Однако благоразумия ради на следующее утро он отвез меня в городскую аптеку, где докторша вкатила мне двойную недельную дозу ингибитора.
— Лучше мягче, чем тверже, — притворно ухмыльнулся папаша. Однако у меня не было времени волноваться из-за Шоны, ее мамаши и даже кособоких намеков папаши на сексуальные обстоятельства: солнце уже садилось, а после наступления темноты оставаться на улице небезопасно.
Дом Шоны был последним занятым домом в нашем квартале. Дальше по улице молодой сосняк и заросли кудзу[34] наползали на заброшенные лужайки и остатки сожженных домов. Посреди этой зелени поднимались руины дома Брэда. Стойка старых качелей, на которых мы играли детьми, валялась в углу двора перед домом, красные и синие краски полимерной отливки успели поблекнуть, и маленькие сосенки уже тянулись вверх над рамой. Домик, который мы соорудили себе на дубе, обветшал и почти развалился; лианы кудзу заплетали и само дерево. Я украдкой прошмыгнул на задний двор, где трава разрослась в прерии, а окна на втором этаже, разбитые в прошлом году во время свирепой грозы с градом, по-прежнему зияли пустыми рамами.
Единственным местом, куда еще не вторглись бурьян, кудзу и сосны, оставался хорошо ухоженный кружок посреди заднего двора, где росло одно-единственное терновое деревце.
Окна в доме Брэда были освещены, и я видел силуэт его отца, расхаживавшего по гостиной. Я решил, что он уже слишком набрался, чтобы обращать на меня внимание, но когда попытался прошмыгнуть внутрь двора, старая немецкая овчарка Брэда гавкнула и принялась выдворять меня на улицу.
— Сардж? — прошептал я.
Признав мой голос, Сардж подошел поближе и, заскулив, лизнул меня в лицо. После этого он вернулся к терновому деревцу и улегся под его тонкими ветвями.
Перебежав двор, я пригнулся за деревцем. Терновник — метров двух в высоту, серебрившийся ветвями, на которых зигзагами застывшей молнии вправо и влево топорщились шипы, — казался больным и опасно тонким. Когда я стянул перчатки и прикоснулся к игле, она вдруг отломилась с музыкальным хрустом. Сардж заворчал в пыльной ложбинке возле ствола, где, видимо, проводил большую часть своего времени.
Уже более осторожным движением я уколол указательный палец о другую иглу. Холодок пробежал по моим венам, и капелька крови втянулась в иглу.
— Привет, Майлс, — проговорил Брэд, выходя из тумана долгого уединения. — Позволено ли мне узнать, сколько времени прошло после твоего последнего визита?
— Два месяца, — проговорил я, одновременно ощущая собственную вину и облегчение, оттого что Брэд казался таким бодрым. Слишком часто воспоминания и личности тернов окостеневали и распадались, если они слишком долго оставались в одиночестве.
Брэд рассмеялся моей вине и облегчению со своей подростковой звонкой интонацией. Конечно, не то чтобы я действительно слышал его. Когда говоришь с тернами, лучше всего держать глаза закрытыми. Тогда уму легче перелагать мысли и ощущения в слова. Если не открывать глаз, человек может показаться просто сидящим возле тебя.
Почти показаться.
— Итак, что в конце концов заставило тебя нанести этот визит? — спросил Брэд.
Я начал было сочинять извинения, однако терну лгать бесполезно. Брэд прекрасно понимал, как мне больно видеть его в такой ситуации.
— Эллина была вне себя, — признался я. — Не захотела разговаривать со мной, пока я не зайду к тебе.
Брэд улыбнулся. По правде говоря, теперь никому не было до него ни малейшего дела. Его мать в прошлом году уехала отсюда — в безопасность большого города, — а отец запил и едва ли интересовался чем-либо вообще.
— Он разговаривает со мной только в коматозном оцепенении. Я ощущаю алкоголь в его крови. Он никогда не рассказывает мне о себе, о своей жизни, просто колет и колет руку об мои иглы.
На мгновение приоткрыв глаза, я бросил взгляд на окно гостиной, где отец Брэда пил пиво. Когда я шевельнулся, иголка в моем пальце сломалась. Достав обломившийся кончик, я нащупал другую и проткнул кожу.
34
Кудзу, кудцу (лат. — Pueraria lobata) — волокнистое пищевое, лекарственное и кормовое растение; на юге США использовалось для предотвращения эрозии почв, в настоящий момент — широко распространенный сорняк. (Прим. перев.)