Половая жизнь пончиков станет гвоздем моих первых статей, когда я вернусь в Деймосский университет. Такая «клубничка» сразу привлечет внимание к моим лекциям.
Жаль только, что это — самая скучная сторона их жизни.
Дюжина пончиков двигалась цепью, метрах в трех друг от друга. Каждый из них нес пару метательных дубин, с огромным трудом выточенных из утиных ребер.
Я осмотрел широкую равнину в бинокль. Под некоторыми камнями все еще лежал снег. На солнечных местах гнездился фиолетовый мох. Грызуны, на которых мы собирались охотиться, были травоядными и после долгой спячки обожали лакомиться весенним мхом.
По долине пробежал таа. Дети принялись метать дубинки, но промахнулись. Я выхватил пистолет и выстрелил, подражая стрелкам из старых вестернов, словно мне снова было пятнадцать. Таа упал.
— Неплохо для ста пяти…
Стоило похвастаться своим возрастом, как рука тут же начала дрожать. Она напомнила о том, что мне, несмотря на омоложение, уже не пятнадцать, и эта экспедиция станет для меня последней.
Несколько мелких таа прыгнули, собираясь укрыться за холмами. Спать вонзил острый конец своей дубинки в затылок одного из них, я подстрелил второго.
Шум вспугнул еще пятерых, но я их упустил. На пути грызунов оказалась парочка детей — те не промахнулись. Когда дети засмеялись, размахивая своими трофеями, я почувствовал себя еще старше.
— Что это? — спросил Старейшина. Сказал он только «это», предложение дополнили его руки.
Я поднял бинокль. Два пончика тащили сани и неслись так, словно за ними черти гнались. Я пробежал взглядом по их следам, ожидая увидеть голодную утку. Ничего. Я несколько раз выстрелил в вечную мерзлоту, привлекая их внимание. Беглецы повернулись к нам.
— Они напуганы, — заметил Старейшина, принимая властную позу.
Я сменил обойму, хотя оставалось еще восемь пуль, и пожалел, что не взял винтовку. Девять миллиметров — не лучший калибр против стаи злых уток.
Сани наткнулись на камень. Костяные полозья спружинили, затем раскололись. Сани перевернулись и закрутились, сметая пончиков, словно кегли. Одного из них придавило.
Мы рванулись к месту крушения. Убедившись, что уток поблизости нет, я осмотрел разбившиеся сани. Незнакомцы упаковали все свое имущество — гарпуны, копья и метательные дубины, палатку из тюленьих шкур, несколько мотков веревки из сыромятной кожи, зимние шапки и одеяла, две чаши из тюленьих черепов, каменную лампу с гравировкой, заменявшую им печь. Во время крушения лопнуло несколько тюленьих пузырей, в которых хранилось масло — теперь оно разбрызгалось во все стороны.
Экономичность их образа жизни потрясала. Я, отправляясь в этот мир, взял с собой девяносто тонн провизии и снаряжения, а пончик мог отправиться на Марс с шестьюдесятью килограммами, не забыв при этом ничего нужного.
С поясов беглецов свисали железные ножи — очевидно, нам попались богатые пончики.
— Каб, — с трудом выдохнул разбившийся пончик.
Второй пострадавший, пытавшийся вылезти из ремней, простонал:
— Каб.
Мне никогда раньше не доводилось слышать это слово. Но страх, исходящий от пончиков, почувствовал бы и слепой. Старейшина Плавать заглотил воздух, словно утопающий.
Я положил руку на пистолет и медленно обернулся, осматривая торф. Мест, где могло спрятаться достаточно крупное существо, было не так уж много.
— Что бы их ни преследовало, похоже, они от него убежали.
— От каба нельзя убежать, — прошептал Старейшина.
Спать склонился над разбившимся беглецом и посмотрел на Старейшину, сжавшего правую руку в кулак. Спать вытащил нож незнакомца и зарезал беднягу. К сожалению, это и было вершиной здешней медицины.
Старейшина выкрикнул приказ. Бросать поспешил к лагерю вместе с шестеркой самых младших детей. Спать собрал старших и перевернул сани. Незнакомец погрузил своего спутника сверху на их имущество. Затем пятеро подняли сани и потащили их на руках.
Я удивился, как быстро они смогли бежать с таким весом. «Быть может, — подумал я, — мне стоит называть их атлетами».
Старейшина смотрел на юг, метательные дубинки в его руках дрожали.
— Что такое каб?
— Один из Безымянных, — ответил он.
У пончиков была богатая мифология, но мне еще только предстояло расколоть этот орешек. Истории о богах передавались из уст в уста, из поколения в поколение. Всех своих богов они обобщенно называли Безымянными. Если назвать их иначе, боги могли явиться на зов, а их бесконечные капризы слишком часто приводили к неудачам.
Мифы открыли мне путь в их общество — ведь боги постоянно посещали местных, сопровождаемые сверхъестественными явлениями. Так что, когда мы приземлились рядом с лагерем пончиков, нас приняли за кучку Безымянных.
— Подожди, ты же только что назвал его имя. Как он может быть Безымянным?
— Подниматься сказал, что каб убил весь его клан.
— Кабы плохие?
— Такое мог спросить только мохнатый.
— Может, проверим их лагерь? Посмотрим, не осталось ли других выживших?
Необычное богатство беглецов вдруг вызвало у меня подозрение.
— А не могли ли они ограбить свой клан? Может, они солгали про каба, чтобы скрыть свое преступление?
Старейшина Плавать хрюкнул:
— Солгать про каба? — Он покачал головой. — Только мохнатый… — Он тронул мои волосы, свисающие из-под шапки. — Но кто-то и правда может нуждаться в нашей помощи.
— Где находится их лагерь?
— Возле озера. Два-три дня. -
Здорово, вот только здесь сотни этих озер. У пончиков был один весьма раздражающий обычай — они не использовали географических названий. Они могли пройти тысячу километров через снежную бурю и отклониться от цели всего на сантиметр, но рассказ о том, как попасть туда, занял бы целую вечность.
— Если покажешь дорогу, мы слетаем туда и обратно еще до темноты. К тому же, если этот каб — что-то вроде злого божества, мне потребуется винтовка. Есть у меня одна приносящая удачу молитва, для которой необходимы бронебойные патроны.
— Чем быстрее мы туда доберемся, тем лучше.
Пришельцы жили в ста километрах от нашего дома, в зимнем лагере. Палатки укрывали сверху куски льда, защищающие от бурь и холода. Озеро оказалось большим — наверняка они обосновались здесь, предчувствуя хороший улов. К тому же в двадцати километрах отсюда начинался океан.
Я приземлился в центре поселения. Надев варежки, я щелкнул предохранителем и прижал винтовку к себе. Каменистую почву между четырьмя холмами покрывало замерзшее озеро крови.
Старейшина указал на сушилку. Дерево, не обычная кость. Беглецы не были единственными богатыми членами клана — такие сушилки встречались редко. Впрочем, внимание Старейшины привлекло не это. У сушилки лежал ломоть мяса — жирный, серый с одной стороны. Не похоже на плоть ярко-зеленых тюленей.
— Кто-то здорово ободрал этих пончиков. Каннибалы?
— Не понимаю, — прошептал Старейшина. — Кабы убивают. Они нас не едят.
— Может, это сделали другие пончики? — В их мифологии хватало историй о каннибализме, вызванном зимним голодом.
— He весной. Что за напасть послали нам Безымянные?
Старейшина бормотал над куском мяса, а я ходил кругами. В семь палаток мог уместиться клан численностью в двадцать пять — тридцать пончиков, минус двое беглецов. Может быть, эти двое вернулись с охоты и увидели бойню? Я заглянул в одну из палаток. На полу, покрытом шкурами, лежало сломанное копье. Брызги крови отмечали то место, где кто-то расстался с жизнью. В носу защекотало от знакомого запаха.
Где их транспорт? Я нашел следы и пошел по ним. Прямо за поселением начинались колеи тринадцати саней. И еще там обнаружились следы ботинок.
— Пончики не носят ботинок, — я сглотнул. — Так же, как боги и демоны.